Тума - стр. 80
…ему было тепло и сейчас, в азовском его сентябре: оттого, что сено было свежим, а в корзине лежали лепёшки, и рыба, и дюжина варёных яиц, и груши, и яблоки, и абрикосы, и вдруг вопил муэдзин, и свет оконного проёма пах недавним дождём, и возможно было расслышать, как азовские бабы выплёскивают помои на сырую дорогу.
Рассвет приходил всё позже.
И переломанная нога уже не ломила, не ныла, как прежде, и синева сошла с плеч и рук, и сломанная грудина заживала сама собой, и битая голова его возвращала прежние свои очертания, и глаза – видели.
…в полдень разодетый Минька, кидая Степану обновки, торопил:
– Сбирайся, сбирайся, Стёпка…
Глядел, часто моргая, как Степан, задрав шаровары, тянет на опухшие ещё ступни принесённые им червчатые тёплые чувяки.
Вошёл молдаванин, волоча новые, как боярские сани, носилки. Полотно у них было крепкое, а не драное, а рукояти – гладкие и с коньками на концах.
Молдаванину помог уже виденный Степаном валуйский Пётр, из невольников, побасурманившийся и взятый в служки.
Во дворе ждала волом запряжённая повозка. Абидка сидел возницей.
Пётр торопливо застелил Степаново место медвежьей шкурой.
«Не то к хану повезут…» – дивился Степан, привычно не ожидая ничего, кроме подвоха.
Кухари стучали ножами. Из раскрытых кухонных дверей валил пар. Над кучей рыбьей чешуи, очисток и объедков густо брунжали огромные мухи.
У коновязи гнедой конь в дорогой сбруе обмахивался хвостом.
Журчал фонтан.
Минька довольно оглядел Степана, наряженного им, не по тёплой ещё погоде, в кобянку. Махнул Абидке рукой: трогай.
Повозка выкатила в раскрытые ворота.
Отставший было Минька скоро нагнал их на том самом гнедом.
Степан, чтоб не глядеть на Миньку, тут же, вытянув ноги, улёгся на спину.
Улочка была узка, горбата.
Пахло помоями и варёной кукурузой.
Несколько татарских женщин, несущих на головах тазы с бельём, прошли навстречу.
Игравший у дороги чумазый мальчик, завидев проезжавших, нагнал повозку и, упав на её край загорелым голым животом, болтал босыми ногами. Некоторое время он катился так, не глядя на Степана, будто тот был чем-то неживым, вроде снастей.
– Кул! (Раб! – тат.) – крикнул мальчик, сильно ударив Степана по колену, и спрыгнул прямо в лужу.
Минька, свистя, оглянулся на татарчонка. Тот ещё звонче свистнул в ответ, так и оставаясь посреди лужи.
Миновали сад: слуга, рус по виду, стоя за высокой оградой, стриг засохшие ветки черешни.
Показались вычурные, в два этажа, с многочисленными балконами и лестницами, татарские хоромы.
Проехали зелёные ворота, с начертанными на них многими белыми полумесяцами.