Трое в доме, не считая собаки (сборник) - стр. 3

А вот Анна пристала. Может, из-за Анны Карениной? Та ведь тоже была полная и легко носила свое крупное тело. Так она и значилась – Анна, в скобках Ангелина. Но вот с Анелей режиссер погорячился, хотел, видимо, подольститься, а раздражил. «Перестаньте! – сказала ему. – Я не люблю, когда меня уменьшают…»

Сидела, озиралась, показывала себя. Чувствовала – и хороша, и соблазнительна, а главное – Она! Сама! Какая есть! Любила в себе это состояние совершенной естественности, которая уже как произведение искусства. Дорогого стоит, и показывать не грех. Так вот она красовалась, упивалась восхищением, мысленно говорила своим дочкам: «Ну что, дуры? Какова ваша мать? То-то! А сорок пять ведь уже отбило… Учитесь, двоечницы!» Умная, понимала. Вот уж кто всех ее статей и прелестей не видит – это они. Нет, на словах – все как полагается! «Ну, ты, мать, даешь!», «Ну, ты у нас!» Но слова. И только. Пусть даже искренние, но слова. Без наполнения. Без понимания, что все на самом деле так. Потому что, когда тебе семнадцать и девятнадцать, красота тех, кому за сорок – да что там? за тридцать, – не воспринимается. Она сама была такая.

Немолодая красивая женщина для молоденькой дрыги все равно что женщина на портрете. Это в лучшем случае. Случае отстраненного признания. А случай с ее дочками более характерный. У пожилых – они считают – нет такого родового признака, как красота. Им полагается быть умными, щедрыми непременно, понимающими, чуткими, внимательными. Но красивыми – боже, зачем? Зачем им это? Да после тридцати – хоть в тряпки. Хоть с костылем. Несущественно. Такая и она была. Такие у нее и дочки. Вырастут – поймут. Женское в женщине не кончается никогда. Наверное, и в семьдесят. Хотя это уже, конечно, и противновато… Но сейчас она это уже допускает. Поэтому она упивалась всеми порами восхищением и забыла спросить: а кто же этот, который «без признаков»? Что они имели в виду, шутники?

На следующий день она проснулась с ощущением, что ей надо куда-то идти. «Никуда не надо», – сказала она себе, но нелогично оделась, вышла из гостиницы и пошла направо. Из окна она еще вчера приметила эту улицу направо, которая начиналась у гостиницы и из окна виделась как ведущая в никуда. «Странная какая, – подумала она, – наверное, тупичок».

А теперь она шла по этой улице, и та все не кончалась, была игривой, извилистой, зеленой. Рискованно было далеко уходить, ее должны были везти на студию, но она шла, шла, то смеясь над собой, то злясь.

«Куда это я прусь?» – спрашивала себя, продолжая идти.

И вдруг она что-то почувствовала под ногами, непривычное. Густая бархатная пыль лежала по краям дороги, и она шлепала прямо по ней в дорогих французских лодочках.