Трое в доме, не считая собаки (сборник) - стр. 2
Ее это все задело. Не могло не задеть. Она ведь тоже думала, как она будет смотреться в позе строителя домика из ящиков на голом острове. Оговорила детали. На ней будет сарафан, а не шорты. Боже, сколько было по этому поводу телефонных разговоров! Режиссеру виделись ее руки, ноги во всей их, так сказать, непригляди или красоте. Как посмотреть. Но она сказала – сарафан. И точка. И все. И не звоните больше.
Сейчас сарафан лежал в чемодане. Яркий, ситцевый, с оборкой по низу. Она набрала дюжину разнообразных косынок в масть ему. Косынки ей шли, она умела их носить, повязывать, вплетать в волосы.
Пока умывалась, вспомнила сон. Церковь – это хорошо, это к удаче. Платочек – тоже. Грязные туфли – плохо. Но ведь она их вытерла. Сама!
Ничего! Слетает – посмотрит, что там за дела.
Она с порога посмотрела на спящих дочек. Попрощалась с ними с вечера. Она их – «доченьки», они ей – «привези». Содержательно простились.
Летела в самолете и думала: «А могла бы я сама, сейчас, сегодня, влюбиться очертя голову, все бросить и строить идиотский дом из пивных ящиков на острове, над которым кружат вертолеты и вертолетчики, глядя вниз, спрашивают друг друга: „Эй, Яцек, что за два идиота внизу в собачьей будке? Схимники?“» – «Это с такими-то формами? Схимники?» – «Но не секс же это уединение?.. Он же лысый… А у нее артрит… Отсюда видно… Расперло косточки…»
Инстинктивно она поджала ноги, хотя ничего страшного с ногами у нее не было. Один намек. Но, «услышав» этот разговор, сама себе сказала: «Я в такую историю попасть не могу. Я, конечно, с удовольствием это сыграю, эту оборочку-печаль на сарафане-жизни, но сама я… Вот так подставиться под вертолетное обозрение не смогу. И не хочу! Еще чего! Я в порядке. И, во всяком случае, „мужчина без признаков“ – это не для меня… Нон! Наин! Нихт!..»
Сошла с самолета вся из себя уверенная, самоуверенная, ироничная, так легко несла свое крупное красивое тело, что современные высушенные мосластые бесплотные женщины-конструкции, женщины-чертежи смотрели на нее с плохо скрываемой завистью. Вот вам всем! Не жрите, дуры! Поститесь! Сгоняйте с себя то, что исконно принадлежало женщине, гремите каркасом… Вот вы-то и есть без признаков. Мадонны атомного века. Скелетницы! Какой век – такие и мадонны…
Все было тип-топ… Разговоры, коктейль… Вязь комплиментов: «Пани такая…», «Пани эдакая…» Маленький режиссер с прицокиванием обегал ее, как священную гору. «О! Матка боска! Вы совершенны, Анеля…» Никакая она не Анеля. Она Ангелина. Терпеть не может своего имени. Вроде бы по смыслу – красивое. С ангелом внутри. А звучит грубо, громоподобно. Ангелина! Как крик на плацу. Смолоду называла себя Линой, но не прижилось половинное имя, отлетало от нее, как шелуха.