Размер шрифта
-
+

Трое - стр. 4

– Ростов учится со мной в Бейллиоле[3]. Познакомьтесь: Давид Ростов – Алан Кортоне. Мы с Алом вместе воевали в Италии. Идешь к Эшфорду?

Русский энергично кивнул.

– Как не выпить на дармовщинку!

– Вы тоже изучаете иврит? – спросил Кортоне.

– Нет, я изучаю буржуазную экономику, – ответил Ростов.

Дикштейн расхохотался. Кортоне не понял юмора.

– Ростов из Смоленска, – объяснил Дикштейн. – Он у нас член КПСС – Коммунистической партии Советского Союза.

Кортоне все еще не улавливал сути.

– А я думал, из СССР никого не выпускают.

Ростов пустился в долгие, запутанные объяснения про отца, служившего дипломатом в Японии, когда началась война. Выражение его лица было серьезным, но временами в уголках губ пряталась хитроватая усмешка. Несмотря на весьма средний английский, он умудрялся разговаривать в снисходительной манере. Кортоне отключился и стал думать о том, как бывает в жизни: полюбишь человека, словно родного брата, сражаешься с ним бок о бок – и вдруг он пропадает и принимается учить иврит, и ты понимаешь, что на самом деле никогда его толком и не знал.

– Ну, ты решил насчет Палестины? – спросил Ростов у Дикштейна.

– А что с Палестиной? – встрял Кортоне.

Дикштейн нахмурился.

– Пока не знаю.

– Ты должен поехать! – убеждал Ростов. – Только создав свою национальную территорию, евреи помогут разбить останки Британской империи на Ближнем Востоке[4].

– Такова линия партии? – поинтересовался Дикштейн, слегка улыбаясь.

– Да, – серьезно ответил Ростов. – Ты же социалист…

– В некотором роде.

– …а новое государство должно быть социалистическим!

Кортоне не верил своим ушам.

– Да ведь там же бойня! Господи, Нат, ты только вырвался от нацистов!

– Я еще не решил. – Дикштейн раздраженно тряхнул головой. – Пока не знаю, что буду делать. – Похоже, ему не хотелось об этом говорить.

Они шли быстрым шагом. У Кортоне замерзли щеки, хотя в зимнем обмундировании было жарко. Остальные двое начали обсуждать свежий скандал: некоего Моузли – имя ни о чем не говорило Кортоне – уговорили въехать в город на грузовике и произнести речь у памятника святым мученикам. Как выяснилось, Моузли был фашистом. По мнению Ростова, инцидент доказывал, что социал-демократия куда ближе к фашизму, чем к коммунизму. Дикштейн же видел в этой истории обычный студенческий выпендреж.

Кортоне молча наблюдал за спорящими. Странная это была пара: высоченный Ростов, шагающий широко, словно на ходулях; слишком короткие штанины полоскались на ветру, как флаги, полосатый шарф напоминал повязку; и миниатюрный Дикштейн с огромными глазами в круглых очках, похожий на семенящего скелета. Кортоне интеллектом не блистал, но пустой треп различал с ходу на любом языке. Ни один из них не верил в то, что говорил: Ростов заученно повторял расхожую догму, а за показным равнодушием Дикштейна скрывались совсем другие, более глубокие чувства. Смеясь над Моузли, Дикштейн походил на ребенка, который смеется над своим ночным кошмаром. Спор велся аргументированно, но без огонька, словно дуэль на тупых мечах.

Страница 4