Триптих откровения - стр. 7
– Да нет, Юрец, особо бояться нечего, если ты контролируешь себя. А потом, я ведь не заключённых конвоировал, а так, на складском объекте в карауле стоял. Служба прошла относительно спокойно. Только тоска была страшная. Ведь мы геологи, сами знаете, люди свободолюбивые. А там эти старшины, да ещё дедовщина. Спасло то, что нас на объекте было мало, и мы сдружились. Поначалу, конечно, было тяжко от унижений, а потом всё нормализовалось. Наверное, просто повезло.
– Ну, и где ты побывал? А то ведь об армии мы можем говорить бесконечно, как никак отдано три года жизни. Я, например, только о том сожалел, что лучшие годы уходят, а мне хотелось учиться и жить творчески полноценно. Время не имело бы значения, если знать, что тебе отпущено много лет жизни.
– Ну, ты, Юрец, по-прежнему философ. Творчества в армии захотел и полноценной жизни. Стихи-то пишешь? Не оставил свою прихоть юности? Помню, строчки из твоей «Романтики»: Нам говорят: «Долой романтику! –
Вы в грубых сапогах и ватниках.
От пота горького и холода
Не до романтики геологам!»
– Если дальше не знаешь, Саша, могу и напомнить, время у нас теперь есть:
Твердят, мечтою не живущие,
Что все мы грешные, сивушные
И что в любви непостоянные,
И даже хуже – окаянные.
– Помню, помню, – сказал Саша, и продолжил:
Твердят! А у ручья прохладного
Рассвет зари встречает жадно
Лихая девушка раскосая,
На скакуне, летя по росам.
– Надо же, – удивился я. – И всё-таки, где ты служил?
– Сначала проходил службу в Полтаве в петровских казармах, а потом попал в Одессу. На третьем году женился на одесситке, там и остался. После армии работал в институте Курортологии и заочно учился в Политехе. Шесть лет ездил в Москву на сессии. Потом трудился в объединении «Южукргеология» – занимался гидрогеологическими и инженерно-геологическими изысканиями. Сейчас работаю в Одесской геологической экспедиции.
– Саша, а на юг, в Казахстан, где начинали работу, не тянуло?
– Сначала было такое чувство, а потом, когда произошло нечто, то про эту вашу Азию и вспоминать не хочу…
Бутылка коньяка опустела. Беседа набирала обороты. На дворе стало темнеть. Сергей Червонных тактично не вмешивался в наш разговор, подав мне знак, он тихо оделся и удалился в магазин.
– Да что ты, Санёк, – изумился я, – неужели ты всё забыл? Я, например, когда был в армии, услышу, бывало, по радио казахскую музыку – сердце разрывается от тоски. Я ведь казахстанец, родился в Устькамане. И наши холмисто-равнинные степи и пустыни, горы и пригорки в душе моей остались навечно.
– Ты, Юрец, другое дело, тем более родился там, а я из России. Тоска, конечно, была, особенно по нашей разгульной жизни, но я же говорю, пока не произошло нечто.