Тридевять земель - стр. 17
Эти слова слышал официант, но именно в те секунды, когда они звучали, выражение его лица приняло неожиданно непроницаемое выражение, что человек, решившийся отгадать, хотел бы официант Роберт, как сообщала о нём нагрудная табличка, перевоплотиться во Владлена, или предпочел бы оставаться в своем нынешнем скромном качестве, оказался бы в затруднении.
Из автомобильного окна Вячеслав меланхолично разглядывал ночной город, отходящий от анестезии выхлопных газов, на парочки молодых людей, несущих свои возбуждённые жизни по серым тротуарам, сквозь ворохи чужих снов, читал названия заведений и учреждений, и в освещенных витринах какие-то люди вели неспешные беседы, и ему казалось, что он знает, о чём они говорят до единого слова; нажав кнопку стеклоподъёмника, он вдохнул майского воздуха, словно хлебнул тёплого выдохшегося пива.
Когда машина плавно проехала поворот на Тверскую, Вячеслав сообразил, что Владлен везёт его на Мосфильмовскую. И в ту же секунду понял это сам Владлен, потому что притормозил, видимо с досады за свою невольную бестактность, и стал высматривать нужный поворот.
Человека с фотоаппаратом, с которым Гольянов столкнулся при выходе из банкетного зала, звали Михаил Рябинин и он действительно был фотографом и далеко не свадебным. Хотя в семье Михаил считался за второй сорт, имя его было довольно известно в узких кругах столичных фотографов. Его профессиональная судьба определилась в том юном возрасте, когда ещё до конца непонятно, увлечение ли то, или призвание. Первые снимки он делал ещё дедовским "ФЭД"-ом, потом "Сменой", и два года подряд становился призёром фотографических конкурсов, а когда на шестнадцатилетие отец подарил ему "Зенит", всё его существование словно бы сосредоточилось в кадре. Начавшаяся в стране перестройка и связанные с ней процессы тут же востребовали его способности. Именно ему принадлежал тот знаменитый, облетевший все информационные агентства мира, снимок, из разрушенного землетрясением Спитака, где на фоне аккуратно разрезанного пятиэтажного дома старуха-армянка, пробираясь среди обломков, в числе прочего скарба бережно несла репродукцию картины Брюллова "Последний день Помпеи" в роскошной раме.
Универсальность, так сказать, жанровая, дополнялась широтой гражданского кругозора. Будучи прежде всего художником, тем не менее он не гнушался и репортажного ремесла: не раз непоседливый нрав возносил его на дымящиеся распрей Балканы, однажды привёл в Чечню, где он едва не сгорел в подбитом вертолете.
К своим сорока в своих личных делах он не был связан ничем и никем, избавлен от каких бы то ни было обязательств, да никто и не требовал их от него. Был он ловок, обладал хорошей реакцией охотника, что и подразумевала его профессия, и, не смотря на беспокойную жизнь, выглядел несколько моложе своих лет.