Три зверя для невинной - стр. 15
А вот с Урошем все понятно. Он небрежно помахивает окровавленным языком и скалится в улыбке. Ох, мама, роди меня обратно. Кочерга тут бесполезна, если они распотрошили мишутку и язык ему вырвали. Я сама чудовище, раз натравила чокнутых монстров на бедного и ни в чем неповинного медведя. Прости меня, косолапый, но я, как беспринципный человек, беспокоилась лишь о своей жизни и о тебе не подумала.
Йован сбрасывает коробку с остатками пиццы на пол и небрежно кидает на столик почки, которые приземляются с влажным чавканьем. К нему же летит язык и сердце. Просто огромное сердце, которое раз, наверное, в семь больше человеческого. Не стоило мне нос воротить от пиццы.
— Ешь, — рычит Горан.
— Сырое? — едва слышно спрашиваю я.
— А что не так с сырым мясом? — он щурится и поскрипывает зубами.
— Люди обычно не едят сырое мясо, — Йован разочарованно чешет бороду. — Вот они и изгаляются с тестом и прочим.
— Она съест, — хрипит Горан.
— Проблюется еще, — Урош кривится.
— А могу какую-нибудь дрянь подхватить…
— Медведь молодой и здоровый… — Горан сжимает и разжимает кулаки, — был.
— Может, — я слабо улыбаюсь, — мишутку… — я сглатываю ком тошноты, — его части хотя бы поджарить?
— Она над нами издевается, — ноздри Горана раздуваются от ярости.
— Или запечь? — тихо предлагаю я.
— Я ни разу не видел, чтобы люди ели сырое мясо, — резонно говорит Урош и со смешком добавляет. — Даже по праздникам.
— Едят, — Йован оглаживает бороду, — но тонкими ломтиками или фаршем. И совсем немного.
— И не медведя, — сипло шепчу я, — а сертифицированную говядину.
— Ты просила медведя, а не корову, — утробно урчит Горан. — Ешь.
Я перевожу взгляд на камин, в котором тлеют и потрескивают угли, а затем смотрю на Горана:
— Я просила медведя и я его продегустирую, но не сырого.
Вау. И откуда во мне столько бесстрашия и спокойствия? Пиво заговорило? Трезвой я бы, наверное, расплакалась, а тут стерва прорезалась. Я встаю под тяжелыми и темными взглядами, и члены синхронно вздрагивают под сдавленные выдохи.
— Мне нужен для начала нож, господа.
— Вот сука, — порыкивает Горан и шагает к комоду.
Зря я тяну время. Тот же Горан, когда доберется до меня, живого места не оставит.
— И сковорода.
— Нет у меня сковороды, — Горан выдвигает ящик комода и через секунду шагает ко мне со складным ножом, чья рукоять украшена белой костью. Вручает мне его и опять рычит. — Ты зря нас дразнишь, милая Мила.
— Я не в состоянии переварить сырое мясо. У меня желудок слабый, — я с щелчком раскрываю нож.
Пырнуть его, что ли? Нет, нельзя. Я должна быть осторожной, а не идти на поводу страха. Напоминаю себе, что медведю вырвали язык, сердце и почки, и ни на одном из моих пленителей нет ни царапины. Я шмыгаю и опускаюсь перед столиком на колени. Беру пустую пивную банку и с жутким скрежетом спиливаю верхушку, дно и режу жестяной цилиндр. Аккуратно распрямляю его в лист.