Три встречи - стр. 1

Вся жизнь Аркадия неслась по прямой, не отвлекаясь от своего главного направления. Это был тот редкий случай, когда судьба человека бывает как бы предрешена ещё до того, как он сделает первый вздох. Прадед Аркадия был известным в дореволюционной России хирургом, правда, репрессированным, как и многие врачи того времени, и без вести пропавшим где-то в зауральских лагерях. Дедушка, хоть и не без труда, оказавшись сыном «врага народа», всё же смог продолжить дело отца. Отец же Аркадия и вовсе к тридцати годам возглавил целую медицинскую академию во времена хрущёвской оттепели. Поэтому путь для Аркадия был вымощен и снабжён всем необходимым сразу, как только он научился ходить. И он стал четвёртым в своём поколении хирургом, чему никогда не противился ни в душе, ни в уме, ни в стремлениях. Ещё один не часто встречающийся случай, когда ни в детстве, ни в юности, ни тем более в молодости не возникает внутреннего протеста и желания как-то иначе реализовать собственную судьбу.

Аркадия никогда не интересовало ничего, кроме медицины. Их огромная четырёхкомнатная квартира с высокими потолками и с коридорами, по которым можно было кататься на велосипеде, всегда была полна гостей, разговоры которых редко касались чего-то иного, кроме врачебных будней. Шкафы были туго набиты тонной книг по анатомии, физиологии и генетике. Повсюду стояли скелеты, лежали черепа и кости; на стенах висели плакаты с подробнейшими изображениями человеческих органов, мышц и кровеносной системы. В кабинете отца, куда Аркадию никогда не возбранялось заходить, стояли даже склянки с заспиртованными сердцами и почками. С самого детства Аркадию казалось, что ничего другого, кроме медицины, в мире не существует. Та литература, которую приходилось волей-неволей изучать в школе до девяти лет, виделась ему лишь пособием для того, чтобы научиться читать и быть в состоянии складывать на бумаге свои мысли в форме связных предложений. Он полагал, что рано или поздно это баловство закончится, и всем детям вместо «Муму» и «Каштанки» выдадут по медицинской энциклопедии. А когда даже к восьмому классу этого не случилось, он окончательно разочаровался в школе, посчитав её чем-то отвлекающим от его главной цели. А главной целью стало, конечно же, поступление в медицинский. Школьную программу ради необходимых баллов на экзамене пришлось вызубрить от «а» до «я», но это представлялось только условностью, лишённой какого-либо практического значения. Ну зачем медику, например, история? Для того, чтобы знать, какими глупыми были предки во время эпидемий чумы? Ну были и были. И Бог с ними. Теперь-то всё совершенно иначе. И сосредоточиться следовало на том, что имелось в распоряжении.

Родители не могли нарадоваться целеустремлённости и успехам своего чада, не отдавая себе отчёта в том, что половина его души остаётся пустой, и пусть и неосознанно, но требующей заполнения, как и для всякого человека, обычными вещами: первой влюблённостью, романтикой и интересом к тому, что лежит далеко за пределами хирургии.

Окончив медицинский с красным дипломом, Аркадий тут же приступил к практике. Помимо великолепных знаний, он имел бесспорный талант виртуоза, оперируя уже через пару лет таких сложных пациентов, за которых не рисковали взяться даже светила с двадцатилетним стажем. К каждой такой операции Аркадий относился, как пианист к музыкальному произведению. Точность движений и безупречная техника сочетались в нём со способностью видеть такие детали, какие ускользнули бы от взора других коллег. Загнанная глубоко внутрь творческая жилка находила себе выход именно таким образом, пользуясь теми инструментами, которые оказались в наличии. Аркадию прочили грандиозное будущее и оберегали от всего, не касающегося медицины, боясь, что оно может сбить его с толку.

К двадцати восьми годам, успев постажироваться в самых знаменитых клиниках Европы и Израиля, Аркадий осел в академии, возглавляемой до сих пор его отцом, и, чередуя сложные операции с обучением молодых хирургов, вроде как успокоился, вполне удовлетворённый и собой, и всем тем, что его окружало.