Три узды - стр. 19

– Здравствуй, Максюша, – мелодично произнесла женщина, и сердце мое тут же сжалось в ледяной комок и безвольно оборвалось вниз. Теперь я узнал ее.

Проблема в том, что у меня отвратительная, куриная память на людей. Стоит мне попрощаться с человеком, как я мгновенно забываю, как он выглядит, и, что хуже – как он двигается, как он говорит, интонирует, жестикулирует… Остается только эмоциональный образ – вот этот коллега нудный, тягостный, не стоит с ним больше встречаться, а вот эта барышня приятная, воздушная, с ней и поболтать можно при случае. А тут… Полтора десятка лет прошло. Или больше?

– Здравствуй, Эля… – медленно ответил я, мысленно намечая, где в зале находятся запасные выходы.

Эля, Элечка, Эльза – моя детская беда, моя первая зубодробительная любовь, мимолетное несносное счастье и многолетний посттравматический синдром. Мы познакомились с ней на одной из множества пьяных вечеринок, которыми была так богата моя молодость. Родом она была откуда-то из-под Оренбурга, и в нашем городе оказалась по распределению после мединститута. Она была старше меня на пару лет, уже успела развестись, и вообще была самостоятельной девушкой – имела собственную (отбитую у несчастного мужа) однокомнатную квартиру на окраине и настоящую, хоть и нелюбимую, работу в каком-то офисе. Честно сказать, до сих пор не знаю, почему она мной заинтересовалась. Возможно, потому что я – задроченный веснушчатый очконавт из интеллигентской семьи – был ее полной противоположностью. Она же сразу утопила меня в своем бешенном уральско-татарском темпераменте. Мне казалось тогда, что она – хрустальный обитатель праздничного, кислотного, приторно-сладкого мира, знакомого мне только по телевизионной светской хронике, да по декадентским романам девяностых. Там, где появлялась Эльза, звучала оглушительная музыка, в потолок летели пробки шампанского, гремел веселый хохот, девушки в алых чулках танцевали на шесте, легкомысленные мужчины раскатывали на спортивных автомобилях, а зеленые бумажки сами скатывались в трубочку на белоснежных унитазных бачках. Было и другое: неистовые истерики, изнуряющая ревность, ежедневные допросы, скандалы с битьем посуды, а равно и битьем в кровь морд мнимых поклонников (чаще наоборот). Сейчас даже день такой сорванной с резьбы жизни, кажется, привел бы меня в койку психоневрологического пансионата, а тогда я продержался два невообразимых года… Может быть, потому, что Эля, без всяких оговорок, была самой красивой женщиной из тех, к кому я имел честь прикасаться. А скорее просто потому, что все эти два года мы пили, как лошади, каждый день. И каждую ночь. Однажды мы решили (разумеется, она решила) больше не пить, и через неделю наши отношения разлетелись, как осколочный снаряд, угодивший в пивную лавку – причем звон от этого события до сих пор стоит в моих контуженных ушах.