Три года осени - стр. 11
Раздалась музыка. Раздалась и побежала по белым облупленным стенам. Побежала, спотыкаясь об тоненькие нити трещин. Подземный переход ожил, голос скрипки говорил громко, навзрыд, пока за спиной не прозвучал чей-то голос.
– Как ты?
Скрипач обернулся. Оборвалась музыка.
– Здравствуй. – Среди немногочисленных прохожих без зонта приветствовал его давний знакомый. – Я переживаю за твоё здоровье. Ты играешь на улице и… тебя не узнать. Ты отводишь, прячешь глаза. – Он досадно развёл руками. – А этот внешний вид? Что ж, если быть честным, тебе к лицу этот выцветший старый берет.
Молча, скривив губы в подобии улыбки, скрипач убрал скрипку и повёл знакомого в ближайший парк.
В этот час над городом разверзлось синее небо. Два человека неторопливо шли по тротуару, не обращая внимания, как вслед за ними медленно вальсирует листопад.
Они подошли к отдалённой скамье, которая несла своё бремя под огромной плачущей ивой. Уличный музыкант положил скрипичный футляр на скамью, а сам сел наземь усыпанную листьями. Закрыв глаза, он глубоко вдохнул. Наблюдавший за ним композитор с озадаченным видом присел рядом со скрипичным футляром. Ему уже не раз доводилось проигрывать в спорах со своим знакомым, которому безтолку возражать, что сейчас не самое подходящее время года, чтобы так халатно относится к своему здоровью. Это всё равно, что просить голодного медведя поделиться бочонком мёда, но хуже того вырывать этот мёд из цепких и сильных лап.
– Я люблю этот парк, – открыв глаза, с упоением произнёс скрипач. – С ним нет воспоминаний.
В силу этих слов завибрировал воздух, ибо длинные ветви ивы, похожие на заплетённые косы, слегка затрепетали.
– Меня вдохновила твоя вчерашняя игра, – признался композитор. – Я написал стихи на твою музыку. – Он вдруг замялся, но отважился продолжить:
– Твоя осень ещё не закончилась?
Спина скрипача вдруг ссутулилась, тело обмякло и стало клониться, падать, но так и не упало – застыло на полпути до земли и сделалось неподвижным. И как бы ни старался композитор метать в это изваяние негодующие взгляды, скрипач был непробиваем.
– Так не может долго продолжаться! – Сгоряча заключил он и, не выдержав, поднялся во весь рост, во всю мощь своих голосовых связок композитор стал бросаться словами вместо бомб:
– Ты всё время ждёшь! Ждёшь какого-то вожделённого момента или несуществующего человека! Очнись!! Разве это не самообман?!
Покончив с бесполезным обстрелом, он возмущённой громадиной зашагал вокруг лавочки, при этом широко размахивая руками. – Ведёшь сябя как нежилец, а какой-то посредник между жизнью и смертью! – С последними словами он резко замер. Его пронзительный взгляд был направлен строго на макушку скрипача. И чем больше он смотрел на неё, тем дольше становилось молчанье, будто оба в одночасье проглотили языки, и не о чем вдруг стало говорить, незачем было встречаться. Композитор сконфужено отвернулся и обречённо уставился себе под ноги.