Третий брат - стр. 33
Коллеги по водительскому цеху не любили Ворожея за его жадность и «тихоходный» характер. Когда Тихон утром потихоньку отправлялся со своими первыми пассажирами, вслед ему слышалось: «Ну вот – все тише, и тише, и тише…» Что имелось в виду – «нетрудовые доходы», стекавшиеся к жадному Тише, или его неторопливая езда – сказать было трудно. Так само собой устоялось, и особой приязни никто к нему не питал.
Ворожей отвечал «взаимностью» – был нелюдим и держался крайне отстранённо. Обо всех имел собственное мнение и, как говорили про него, доносил начальству. Тихон и правда писал доносы, если слышал что-то, по его мнению, слишком независимое. Сам он любил повторять, что никого к себе не привязывает и вообще, мол, поступайте, как хотите, мне-то что! Вот и выходило, что всё вокруг независимое, значит, всегда есть о чём доложить.
И на самом деле Тихон присматривался ко всем, кто бывал рядом с ним, и прислушивался к тому, о чём они рассказывали, а особенно – о чём с ними говорили другие. По вечерам в своей комнате, которую снимал у рабочего японской концессии, он зажигал тусклую настольную лампу, садился за стол и сочинял «рапорт». Вспоминал, как водится, всё… «что было и чего не было». Особенно же когда дело касалось узкоглазых, то бишь японцев. Вот, к примеру, как в этот вечер, когда он встречал семью капитана Рыбакова и отвозил их к дому Накасимы. Здесь было немало всего такого, о чём следовало известить… хм, кого следовало.
Перед тем как начать свой донос, Тихон постарался припомнить разговор между японцем, хозяином дома, и приезжим военным. Дело пошло – чего не вспоминалось, додумывал на ходу.
– Они встретились так, будто давно знали друг друга, – решил Ворожей, – значит, была переписка… да-да, точно… писали, наверное, обо всем. А наш-то чего так расшаркивался перед японцем? Да и тот, в общем, хотел услужить нашему, как родному. Тут, гляди-ка, на свет выползает что-то тайное между ними.
Тихон аж задрожал от сладкого предвкушения – вот-вот разоблачит заговор. А там похвалят, а может, и наградят за усердие. Писать-то он писал, и много писал начальству, а похвалы ещё не удостоился. «Им, конечно, видней, – успокаивал себя сержант, – а надо прислушаться, что люди пишут. Неспроста, поди, бумагу-то мараем. Значит, есть о чём доложить и постараться, чтобы «врагу не пройти». Народишко наш слаб на язык, болтают много, вот и проговорится кто, если вовремя не остановишь.
Но, важней всего, чтоб скорей наша власть вернула всё и никого из узкоглазых здесь не осталось. А то, понимаешь, хозяевами тут заделались!» Почему так ненавидел японцев, Ворожей и сам толком не мог сказать. Одно чувствовал – другой они природы, не нашей, вот и не нравится в них ну буквально все. Того и гляди, обставят нас на Сахалине, а время-то какое – там с Гитлером надо справиться, а тут самураев одолеть.