Трем девушкам кануть - стр. 28

– Все равно непонятно, зачем второй раз двинули, уже в моем дворе…

– Со зла, – просто ответил хозяин. – Я вас всех, молодых, на дух… Ничего довести до конца не можете. Вам по шее, вы и усрались…

– Но! Но! – обиделся Юрай. – Вы про себя расскажите… Про пуговицу… Чего это она в той комнате была? Зачем вы ее там посеяли?

– Очень трудный вопрос, – горько засмеялся хозяин. – Не сообразить сразу… Давай еще выпьем, и я расскажу.

Юрай второй стакан выпил с еще большим удовольствием и тут же понял: зря.

Вино было коварным. Застучало в висках, и ноги налились так, что Юрай встал и начал подпрыгивать, чтоб разогнать тяжесть и мертвость ступней.

– Сиди смирно, – прикрикнул хозяин. – Слушать можешь? Головой соображаешь?

– Да, – промямлил Юрай. – Если ты мне ничего не подмешал… Как я понял за последнее время, мы народ вполне мак-бе-то-ни-анский.

– Мы народ – сволочь, – сказал хозяин. – А других слов я не знаю… Слушай…

…Отгородку, в которой жила Маня… я ее Маней звал… мы сделали для моей матери. Моя жена с ней только что не дралась, и я поставил в большой комнате фанерную стеночку и прорубил отдельную дверь, чтоб ходить в уборную… Мать моя была старуха богатая, у нее ковры лежали с таким ворсом, что будь здоров. Она обложилась этими коврами и жила себе, как в шкатулке какой, – прямо кум королю и сват министру. Потом умерла – царство небесное – своей, хорошей смертью, освободилась комнатенка, а мы вроде с Зиной без нее уже и привыкли. Вот и пустили жиличку. И тут выяснилось – она там у себя шагает по половице, – ковры же мы забрали, – а на нашей половине половица скрипит и гнется. Она спать ложится, а у нас стеночка выгибается. Причем такой казус. Ей нас не так слышно, ну там радио или громкий разговор, а нам все… Абсолютно. Я жене говорю: одинокая, не страшно, а начнут к ней ходить – откажем. Вот тут и началась моя мука. Я стал слушать… Все… Как она идет по полу голой ступней, как в тапках… Как она сидит на диване, как прилегла и как легла по-настоящему… Я все читал по половицам, я нарочно половики выкинул, сказал, что у меня от них эта… как его?.. аллергия… Так меня затянуло, хоть караул кричи. Ну и стал я, значит, ждать, когда она с работы придет, потому что мне не только слышать, мне уже и видеть ее хотелось… И все остальное… С супружницей моей у меня давно отношения, как с сестрой… Она и смолоду это дело не любила, а когда вышла на пенсию, прямо сказала: «Я теперь на пенсии. У меня все вышло на пенсию». Ну и черт с тобой, подумал, я как-то тоже поотвык от этого дела… Мужик я не гулящий… Это спроси, кого хочешь… А тут у меня такой начался задор, что я даже святую воду пил. Вроде как от желудка, а на самом деле от другого… Ну и скажу тебе… Маня это унюхала и сказала мне прямо, когда моя очередной раз уехала к родичам: «Иваныч!» – Она меня так звала, Иваныч. Я и есть Иваныч. Иван Иванович в смысле… Так вот она говорит: «Иваныч! Ты ж сгоришь так. Это же вредно… Приходи, окажу посильную помощь…» Я ушам не поверил, решил, что она про что-то другое, а я не могу смекитить, про что… Ну… В общем… Случилось… И я, старый пень, ветеран войны и труда, понял, что ничего у меня в жизни лучше Мани не было. Я не скажу, что она меня любила… Нет… Она сразу сказала: «Иваныч! В голову меня не бери… Ты мне никто… Ты старик, которого жалко. Если у меня кто объявится, я ведь замуж хочу, то ты уйдешь и не пикнешь». Я ей обещал. Все обещал. Даже дом обещал отписать, я уверен, что жена моя умрет раньше. А потом однажды ночью приехал к ней мужик… И я всю ночь слушал и слушал… Она нам так сказала: «Женатик… Бегает… Но то, что мне надо… Обещает разойтись… Поэтому мы пока по-тихому…» Знал бы ты это «по-тихому»! Я его выслеживал, это было. Но он тоже Штирлиц. Машины у него всегда разные, то такси, то хлебовозка, то из прачечной. И ставил он ее всегда в разных местах, а сам в ворота стучит, если заперто, засовом: бряц, бряц. Я так решил. Мужик, партбилетом прижатый. Ну, сейчас вроде билетов нету, но ты можешь за это поручиться, что нет совсем? Что они свой порядок тайно не блюдут? Он даже ночью в темных очках. Одно время был с бородой, потом раз – сбрил. Одно время курил, потом бросил. Мне его имя было противно – Лодя. Спросил как-то у Мани: «Он кто по нации? Что это за Лодя такой? По-каковски? Фамилия у него есть?» Маня мне так нежно, нежно, но железно: «Иваныч! Иваныч! А о чем мы с тобой договаривались, а?» Стала покупать мебель в комиссионке. «Хельгу», кресла. Пол от этого осел. Отстал от стенки. Прямо ладонь можно просунуть. Потом засобиралась Манечка в Москву. Причем психовала не знаю как. На мою накричала, а до этого «тетя Зина, тетя Зина!». Меня просто матом обложила, когда я всего-ничего спросил, надолго ли? Уехала на неделю. Приехала – лица на ней нет. Как с креста снятая. Я думаю, явится Лодя – оживит. А Лоди нет и нет. И она о нем ни слова. Неужели – обрадовался я – разбили горшок? Только в самый свой последний день с утра сказала: «Иваныч! Не закрывай ворота наглухо, ладно?» А мне так ее было почему-то жалко, что я даже обрадовался, что эта сволочь, Лодя, приедет. А вечером у нее началась эта чертова колика. У нее уже было раньше. Я как-то с нее белье стирал – так ее рвало. Мне моя говорит: «Какой же ты не брезгливый. Мне даже посмотреть на это противно, а ты руками возишься…»