Трамвай её желания - стр. 32
Однажды я возвращался домой, и на мосту меня догнал мой ученик Салаи. Его взволнованный вид свидетельствовал, что произошло что-то нехорошее.
– Скажите, маэстро, – завёл он разговор, – вы ведь всё еще рисуете портрет жены мессера Джокондо?
– Да, Салаи, – ответил я, – а что?
– Ничего. Почти четыре года корпите над ним, а ещё не завершили… – укоризненно говорил тот, заглядывая мне в глаза. – Что же теперь будет с портретом?
– Что тыхочешь сказать?
– Так значит вы не слышали новостей, маэстро? – в его глазах прыгали дьявольские огоньки, – ну конечно, вы ничего не знаете о несчастье… Бедный мессер, супруг вашей донны Лизы, во второй раз овдовел. Напасть-то какая!
В глазах у меня почернело и я был готов упасть, если бы не ухватился за верёвочную сеть, натянутую по краям моста. Сначала я подумал, что сказанное не может быть правдой. Но в тот же день я узнал всё. Моя бедная, бедная Мона Лиза… она… умерла при родах, уступив свою жизнь новорожденной девочке. Эта весть разбила мне сердце… – и он вновь затеребил серебряное кольцо.
Знаете, Марко, всю свою жизнь я отрицал дружбу с женщиной. Не понимал, для чего искать равновесия на краю вулкана с кипящей лавой. А сейчас приходится признать, что в придуманном нами пространстве, на расстоянии вытянутой руки, сложилось у меня некое подобие дружбы, или, может, чего-то большего с Моной Лизой, этой умной и совершенно таинственной женщиной, позволившей мне понять сладкий и горький привкус счастья, чей вулкан, исторгнув в гневе каменное пламя, остывал и обретал добродушный вид. И такая радость наполняла душу мою, как будто мне не пятьдесят четыре, а шестнадцать лет, будто вся жизнь была впереди. В желании дотронуться до неё я стал терять ощущение дружбы, и это нас погубило. Но именно в этом страстном желании во мне воспламенялась способность носить её на руках…
– Вы, стало быть, любили её, маэстро Леонардо? – осторожно спросил Марко.
– Не уверен, что смогу объяснить вам, друг мой, – ответил он. – Общение захватывало нас полностью, а чувства и мысли пребывали в глубокой гармонии. Но это была духовная драма, вечный спор, если хотите, или битва между нашими душами, которые пытались проникнуть друг в друга, чтобы не победить, нет! А наоборот, быть покоренными.
Я околдован своей картиной, и улыбкой Моны Лизы на ней, – продолжал Леонардо. – Лиза позволяла писать себя и владеть своей плотью под мазками кисти, не позволяя владеть своей душой, всегда ускользавшей от меня. Я же чувствовал себя её пленником. Я трепетал от страха и много раз пробовал остановиться, но какая-то неизведанная сила заставляла меня продолжать писать.