«The Coliseum» (Колизей). Часть 2 - стр. 44
Но что же Бочкарев? Друг Самсонова, напротив, ворочаясь всю ночь, так и не уснул, мучился. Таков уж был Виктор. Он никогда не планировал «финалов» и загулов – всё происходило само собой. Как никогда не отзывался на приглашения, если компания была незнакома. И терпел незнакомых, точнее незнакомок, только в ситуациях, подобных вчерашней.
Все усилия последние годы Виктор направил на комфортный быт – ясный и размеренный. А главное – предсказуемый. Сторонясь неожиданностей, но полагая, что от некоторых увернуться нельзя, терпел, страдая… как было замечено. Сам же не искал. Однако, жизнь, угадав слабость, поставляла неожиданности, уже не спрашивая.
Он понимал это, однако усилий «ограничить» и сторониться не оставлял. К примеру, Виктору были неприятны даже тень надменности в человеке, всего лишь намек на довольство положением или просто неискренность. Качества, склонные вертеть не столько хозяином, сколько компанией, ее настроением, навязывая выбор – ставить нарушителя на место или не замечать. А значит, портить вечер в любом случае.
Среди приятелей были люди разных манер и увлечений – в большинстве поклонники альпинизма: работяги с авиазавода, врачи, коллеги по холостяцкому обороту и даже пилот – всех объединяла любовь к вершинам. До самозабвения. Последнее Виктор не разделял. Но в упорстве и риске, свойственных большинству «альпинистов», Бочкарев находил особую привлекательность. К тому же импонировала немногословность людей такой породы, некое одиночество среди своих, что в избытке давали горы. Думаю, многие разделят столь полуинтимное чувство, узнавая себя. Что поделать, он нуждался и в этом.
Ведь Самсонов, к которому тянулся, которого по-своему любил, обладал совсем другими качествами, коими и восполнял «перерывы» после восхождений. Вы удивитесь, но качества те казались чем-то сродни главному увлечению Виктора: «спуски» уже их с Самсоновым были тоже разного рода – крутые и не очень. Как и подъемы. Что, согласитесь, сближает.
«Крупняк» в команду не допускался по молчаливому согласию «клуба». И вообще, для тех, кого со временем покидает обычный человеческий облик, благовидный предлог становился «форс-мажором».
И все-таки при «осторожности» и умеренности Виктор «прокалывался». Как в «подборе», так и в личных поступках. Случалось это с завидной регулярностью. Делал иногда то, чего не хотел, затем, сожалея, впадал в хандру. Но с помощью коллеги забывал, гасил, приходил в себя. Оттого Самсонов и занимал особое положение. Муж Людмилы вызывал симпатию окружения простодушием. Этакая «нескрытность» друга объяснялась просто – скрывать было нечего, хамить не умел. Не завидовал и не хвалил, потому как получал удовольствие от малого, умея превратить «малое» в праздник. Был прост и понятен. Последствия же «приключений» всегда сглаживал юмором, столь нужным и полезным не только «после», но и вообще – в рутине дней кафедры, вечеров у телевизора и ворчания женщин. К тому же Самсонов умел так раскрасить мотивы собственного понимания жизни, что становилось легче всем – и расстроенному разговором с женой Байтемирову, и неудачнику Птицину, да и любому просто огорченному новостями или бессонницей. Природная же память и способность друга размышлять нравилась Бочкареву и подавно. Именно поэтому сейчас так не хватало Самсонова, поэтому и ждал встречи, где не останется один в неприятных мыслях «тяжелого» мужского утра.