Теперь я всё вижу - стр. 35

Однажды вечером, расслабленно лежа рядом с Олли в ванне, я решила поднять тему своей глазной болезни. Осторожно объяснила ему, что у меня есть проблема с глазами, что я не вижу в темноте и у меня нарушено периферийное зрение. Рассказала о жирном докторе с Парк-авеню. Я ни с кем не делилась своими проблемами уже год или два, и мне не хватало практики в этом деле, поэтому вся моя исповедь получилась туманной и торопливой, и я сразу пожалела, что вообще заговорила об этом. Он мычал, хмыкал, но ничего не сказал. Несколько дней спустя, во время очередной сцены с разрыванием корсета, я случайно заехала ему локтем в челюсть.

– Твою мать! – вскрикнул Олли, хватаясь за подбородок.

– Извини, – сказала я, краснея от смущения. Я ждала, что теперь, зная о моих печальных обстоятельствах, он отнесется к этой ситуации с пониманием.

– Поосторожнее в следующий раз, – пробурчал он и вернулся к прерванному занятию.

То ли Олли не слушал меня, то ли предпочел не слушать. В любом случае мне не следовало рассказывать. В этом отношении он был прав: в следующий раз я буду более острожной.

Однажды вечером где-то в середине лета я вышла из дому, чтобы поужинать с Олли на Телеграф-авеню, и впервые увидела мужчину, выходящего из соседней квартиры. Будь это в кино, наши глаза встретились бы и мы с первого взгляда полюбили бы друг друга.

Но наши глаза не встретились, потому что он был слепой.

Не немножко слепой, не настолько слепой, чтобы это можно было скрывать, а совсем слепой, в черных очках, прячущих безжизненные глаза. Слепой с тростью. На вид он был лишь на несколько лет старше меня – где-то под тридцать, – крупный, широкоплечий мужчина и настолько высокий, что ему приходилось наклонять голову, проходя через дверной проем. Было очень странно видеть такого молодого и крепкого, даже импозантного мужчину с тростью для слепых. И еще было странно ощутить свое сродство с этим человеком, словно на нем была эмблема, указывающая на то, что мы с ним принадлежим к одному клубу. Это было более чем странно и вызывало чувство тревоги. Я не хотела принадлежать к этому клубу. Ни сейчас. И никогда.

Я застыла в дверях, одной ногой в квартире, другой снаружи, и во мне поднималось тошнотворное чувство паники. Может, мне скользнуть обратно в квартиру и подождать, пока он пройдет? А что, если он не совсем слепой и видит меня? В этом случае мое бегство было бы совершенно непростительным. Может, мне представиться? Не будет ли это воспринято как покровительственное отношение? То есть с какой стати я должна предполагать, что он общительный человек только на том основании, что он слепой? Может, он мизантроп. Может, отнюдь не желает ни с кем знакомиться и хочет лишь, чтобы все незваные доброжелатели оставили его в покое. А может, у него та же болезнь, что и у меня? Или он, будучи ребенком, упал в ведро щелочи? Можно ли спросить его об этом, или это неудобно?