Теперь я всё вижу - стр. 19
Завербовавшись на фестиваль в качестве «актрисы-ученицы», я рассчитывала посвящать больше времени мастер-классам, но заниматься приходилось совсем другими вещами. Поэтому у меня были все основания для недовольства. А вот Руби, такая же ученица, как я, в голову подобные мелочи не брала. Я знала об этом, потому что последние несколько дней не сводила с нее глаз, терзаясь завистью.
Руби нельзя было назвать красавицей, останавливающей движение, но у нее были шикарные каштановые кудри колечками, о которых я мечтала с шестилетнего возраста, умоляя маму купить мне плойку. Цвет моих собственных волос можно было бы охарактеризовать премиленьким термином «грязный блонд», и своей безжизненностью они напоминали волосы «до» в рекламе шампуня. С ее кудрями и полной фигурой, Руби выглядела так, словно сошла с одной из картин Рубенса. Именно это пришло мне в голову, когда я впервые увидела ее, – рубенсовская Руби, хотя это было явным преувеличением.
Собственно, не сами ее волосы вызывали у меня зависть и даже не то, что она встречалась с профессиональным актером и умела забивать гвозди. Дело было в ее удивительной жизнерадостности. Руби от природы была лишена всякого негативизма, какой бы то ни было внутренней эмоциональной борьбы. Попроси ее вынести мусор или пришить к шапке миллион пайеток, она только кивнет, и, вне всяких сомнений, видно, что девушка искренне рада помочь. Дело усугублялось тем обстоятельством, что при нашем первом знакомстве я находилась под таким впечатлением от ее волос диснеевской принцессы, что на протянутую руку Руби даже не взглянула. Наконец я заметила ожидающее, а затем и растерянное выражение ее лица и только тогда, сложив два и два, догадалась опустить взгляд, но она уже убрала руку. И теперь я была уверена, что при всей своей безупречной учтивости Руби считает меня стервой. Разумеется, будучи девушкой до крайности великодушной, она не только не желает мне зла, но даже жалеет меня за то, что у меня такое мелкое и черствое сердце.
«Меня не за это надо жалеть!» – хотелось крикнуть ей всякий раз при встрече, но сейчас было уже слишком поздно выяснять отношения, а кроме того, она была права – я действительно стала злобной, как Гринч.
Еще совсем недавно я была такой же бойкой и способной, как Руби, и у меня – если не считать эпизода с Лягушачьими лапками – отсутствовали причины не быть солнечной оптимисткой. Но после визита к доктору Холлу я переживала самый настоящий метаморфоз.
На протяжении первых недель моего пребывания в Уильямстауне я чувствовала себя опустошенной. Мое сердце можно было уподобить опустевшей квартире, которую покинули ее постоянные веселые жильцы Радость и Надежда. К середине лета в пустующую квартиру стали съезжаться новые съемщики, сущие негодяи. Мало того, что Страх и Злоба топали ногами по моим внутренностям, но еще и устроили ремонт, не согласовав со мной: содрали полы и разломали несущие стены. Меня терзал не просто страх за свое будущее, но ужас перед еще худшей бедой, которая могла обрушиться на меня в любой момент. Теперь, когда я знала, сколь многого вокруг себя не вижу, я постоянно ощущала неуверенность. Не стоит ли кто-то тихонько рядом со мной? Не скрывает ли мое непрерывно расширяющееся слепое пятно мчащуюся на меня машину? Этот страх подкреплялся постоянно происходившими со мной неприятностями – то я шарахнулась лбом об открытую дверцу шкафа, то подвернула лодыжку, не заметив ступеньку.