Теория ракушек - стр. 2
– Фамилия?
– А-а-а-а-а… моя? – глупо переспросила я.
– Ну, свою я знаю, – с насмешкой ответил он.
Одноклассники заржали. Капец как смешно, ага. От нарастающего раздражения в горле словно надулся воздушный шарик: вот-вот лопнет и я вообще потеряю способность говорить. В груди стало тесно, пальцы рук и ног почему-то начали покалывать.
Я всегда чувствовала себя неловко, когда приходилось представляться. Анжелика – это совсем не про меня, а про какую-то другую девушку. Наверное, из всех существующих на свете имен это подходило мне меньше всего. И досталось по нелепой случайности.
В детстве у мамы и ее подруг была такая любимая книга: «Анжелика, маркиза ангелов». И они часто играли в эту самую Анжелику, только главная роль всегда доставалась тете Наде. Ну, мама и сказала: зато когда у меня будет дочь, назову ее Анжеликой. А потом взяла да и выполнила свою угрозу.
Раньше я часами могла смотреть в зеркало, проговаривая вслух: «Анжелика, Анжелика, Анжелика» и пытаясь сопоставить себя с этим именем. Только ничего не сопоставлялось. Любое другое имя подошло бы мне гораздо больше. Даже мамино – Лена.
Впрочем, полностью звучало еще хуже: Анжелика Алексеевна Акимова. Если учитывать, что день рождения у меня первого ноября, то всё вместе – А111АА, прямо как блатная тачка.
Конечно, полным именем меня никто не звал, в основном – Лика. Но это было еще кошмарнее.
– Я… э-э… Акимова. Анжелика Акимова, – запнувшись, выдавила я, и в этот момент почему-то возненавидела свое имя еще больше, чем обычно.
– Ну что ж, Акимова Анжелика, проходите, – сказал он и сделал какую-то отметку. – Я тут дал задание написать о будущей профессии, заодно проверю уровень ваших знаний. Но уже больше половины урока прошло, и…
– И… ничего страшного! Давайте устно расскажу. Ich… – начала я.
Благодаря бывшему отчиму немецкий я знала хорошо.
– Не надо, – перебил меня он. – Давайте письменно, сколько успеете.
И таким тоном всё это произнес – будто царское разрешение дал, честное слово! Это разозлило меня еще больше. Обычно я сижу на первой парте, но тут взяла и села на последнюю. Вытащила лист, ручку, а потом ещё раз, украдкой, посмотрела на грубияна за учительским столом.
Он уже потерял ко мне всякий интерес: снова что-то пометил в записях, на этот раз карандашом, а затем наклонил голову и стал вертеть карандаш между пальцами. Лучи солнечного света подсвечивали легкий загар на его руках. Я почему-то посмотрела на свои руки – они были бледными, как и всё остальное тело: солнце меня совсем не любило.
Затем попыталась сосредоточиться, но ничего не получалось. Сочинения и даже короткие эссе всегда были для меня мукой. Обычно я писала их долго, выверяя каждый миллиметр текста. Ощупывала каждое слово, продвигаясь по бумаге осторожно, как сапер на минном поле: ведь никто не знает, какая часть может взорваться и обнажить твою глупость.