Темный цветок - стр. 27
– Она очень красивая?
На этот раз он не покраснел: слишком уж велико было смятение, вызванное ее вопросом. Если он скажет: «Да!» – то словно перед всем миром признается в своем обожании, иной же ответ был бы просто предательством, подлостью. Поэтому он все же сказал: «Да», – изо всех сил прислушиваясь к собственному голосу.
– Я так и думала. Она вам очень нравится?
Он с трудом подавил что-то подкатившее к горлу и опять сказал:
– Да.
Ему захотелось возненавидеть эту девочку, но почему-то это было невозможно: она казалась такой кроткой, такой доверчивой. Она глядела теперь прямо перед собой, и губы у нес все еще были приоткрыты, так что это у нее, видно, не зависело от нрава чалого конька Болеро, и все равно, рот у нее красивый и носик тоже, коротенький, прямой, и подбородок, и вся она такая беленькая. Мысли его вернулись к другому лицу, яркому, полному жизни. И вдруг он обнаружил, что не может себе его представить – впервые за все время разлуки оно отказывалось возникнуть перед ним.
– Ой! Смотрите!
Она тянула его за рукав. На луг за живой изгородью с неба камнем падал ястреб.
– О-о, Марк! Он схватил его, схватил!
Она спрятала лицо в ладони, а ястреб с крольчонком в когтях уже взмывал ввысь. Все это было так красиво, что Леннан даже не испытал жалости к погибшему кролику, но девочку ему хотелось погладить по голове, успокоить. Он сказал:
– Ну, ладно, ладно, Сильвия, ну, не надо. Кролик уже мертвый. И вообще, ведь это же закон природы.
Она отняла ладони – казалось, она вот-вот заплачет.
– Бедный кролик! Он был совсем еще маленький!
XII
Назавтра под вечер он сидел в курительной комнате с молитвенником в руках и, морща лоб, читал венчальную службу. Молитвенник был миниатюрный, специально рассчитанный на то, чтобы не оттопыривать кармана. Впрочем, это не имело значения, ибо даже если бы Марк и мог разобрать слова, он все равно не понял бы, что они означают, поскольку занят он был размышлениями на тему о том, как лучше обратиться с некоей просьбой к некоей персоне, которая сидела позади него за большим бюро с выдвижными крышками и выбирала из коробки искусственных мух для наживки. Наконец он остановился на следующем:
– Горди! (Почему они называли его Горди, трудно сказать, – то ли это было уменьшительное от его имени Джордж, то ли видоизмененное «гардиан», опекун.) – Как скучно будет, когда уедет Сесили, верно?
– Отнюдь.
Мистеру Хезерли было, наверно, года шестьдесят четыре, если, понятно, у опекунов вообще бывает возраст, и он больше походил на доктора, нежели на помещика; лицо квадратное, слегка одутловатое, глаза прищурены, губы изогнуты, а интонация речи изысканная и в то же время грубоватая, какая свойственна бывает потомкам старинных фамилий.