Те, кого не было - стр. 1
Художник Вольга Пранкевич
© Анна Зенькова, текст, 2023
© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2023
Часть первая
Малыш сказал: «Я иногда роняю ложку».А дед в ответ: «Я тоже, милый ты мой крошка».Малыш шепнул: «Я писаюсь в штанишки».«И я», – смеясь, ответил дед мальчишке.Малыш сказал: «Я часто плачу».Старик поддакнул: «Я тем паче».«Но хуже нет, – вздохнул малыш, бубня, —Когда большим нет дела до меня».Коснулась внука нежная рука.«Я знаю», – дрогнул голос старика.Шел Сильверстайн
ПЕТРОВИЧ
Голик сказал: надо написать о нас книгу. И назвать ее «Сироты»! Якобы такое читают сейчас. Я не стал уточнять, кто и когда его по голове тюкнул. Главное, есть результат.
Потом немного подумал и все-таки спросил:
– Ты, Голенький, каши, что ли, объелся? Или компотику перепил?
Мы все так его зовем. Голенький. И ржем. А Серафимовна злится. Говорит: вы что, дети малые – ржать? Забывает, что мы и впрямь такие. Как малые.
Как, потому что есть еще дурнее. Младшая группа.
Вот мы сегодня сидим за завтраком – никого не трогаем. И тут этот приходит – из малышовых. Главное, ни здрасьте вам, ничего. Булочку со стола хвать – и дальше пошел. Я, понятно, не стал молчать. Ну-ка стой, говорю. Стол-то наш, не общий.
Да мне не булочки жалко! Но надо ведь и культуру иметь. В общем, хотел ему в лоб дать – заряд на перевоспитание. Но Серафимовна эта как коршун. Тут же влезла.
– Стихли оба! – шипит.
И раскинулась. Заслонила грудью птенца.
А Голик знай себе:
– Ты бы ей еще под юбку спрятался, – кричит. – Позорище! Смотри там, не задохнись в чужих панталонах!
И ржет. Ну и я вместе с ним. Так наш завтрак и проходит.
А этот, который Панталонович, он же неуравновешенный! Его раз задень, потом ни в жизнь не отстанет. Стал, значит, в дверях и нас караулит. Еще дружка своего свистнул – Витька.
Там тоже персонаж! Сам белый – натуральная моль, а брови как у нелюди: волосистые, с дурной такой рыжиной. Может, потому все и зовут его Бурый, а не Витек. Вроде как уважительно.
Хотя на деле с чего его уважать-то? Дикий черт. Мелкий. Вечно пальцем в носу ковыряет.
И меня это задевает, да. Он, видите ли, Бурый, а я – просто Петрович. Петрович, и все! Такой вот примитив.
Уж лучше бы по имени тогда называли. А то, получается, я совсем негодящий – раз у меня и этого больше нет.
А ведь когда-то было! Мамка меня, помню, Лёшиком звала. Или Алексейкой. Нежная бывала, пока не доведешь. А если вспылит, там уже всякое в обиход шло. Много чего такого – обидного.
А я? Что я мог, разу человека язык такой? Не выдернешь же!
Да и не со зла она, как я сейчас понимаю. Я нынче и сам могу перебрать с резкостью-то. Близкого обидеть – известно, дело плевое.
Вот и Голика я, получается, оплевал – с этой его книгой. Так и сказал: иди поспи! Можешь еще на горшке посидеть – главный свой орган думающий прочистить.
Хотел еще кое-что по сюжету добавить, но было не до обсуждений. Мы же с этими – дефективными – дрались.
До мордоплясия, жаль, дело не дошло – Серафимовна вмешалась. Но тумаками кое-как обменялись. Панталонович теперь ходит – по углам скулит. Жалуется, что мы с Голиком – такие-рассякие – сирот обижаем.
Вообще, если разобраться, идея с книгой не так плоха. Просто ее обыграть нужно. Вот даже с названием этим… Если бы это я писал, совсем по-другому назвал бы. Сказать как? «Безымённые»!
Ну а как еще? Сироты – они и есть такие. Вроде есть, а вроде и нет. Корней нет, имен нет. Петрович, Бурый, Голенький. Бзик еще – это наш вахтер. Он вроде и солидный дядька такой, а вот же – сирота. С поста своего ни ногой. Потому что идти некуда.
А тот, кому идти некуда, с любого угла – сирота.
Я, чтобы Голенького задобрить, сказал: пошли на берег посидим. Мы туда часто ходим. Особенно когда припекать начинает.
Вот и сейчас. Я же видел, как его всего скрутило! Думаю: ну-у, началось. Сейчас еще, не дай бог, заплачет – придется врачиху звать.
Он же непредсказуемый, этот Голик, сил нет. Бывает, придем на утес, а он вдруг: я кидаться буду! Шут гороховый! Я тогда ему в руку вцеплюсь и стою. Спокойно стою, а у самого сердце как шмель – кувыркается. Потому что идея – она вроде и ничего. Я бы, может, и сам кинулся. Если бы только знать, что от этого легче станет.