Тайная жизнь мозга. Как наш мозг думает, чувствует и принимает решения - стр. 23
Наставник Эмиля, который умышленно разрушил его огород, сговорился с садовником, чтобы тот взял на себя ответственность за ущерб и назвал причину для его оправдания. Поэтому садовник винит Эмиля в том, что мальчик погубил дыни, ранее высаженные на том же участке. Эмиль оказывается в ситуации конфликта между своим убеждением в том, то бобы принадлежали ему, потому что он выращивал их, и приоритетным правом садовника как законного владельца земли.
Наставник не объясняет Эмилю эти идеи, но Руссо утверждает, что это лучшее возможное знакомство с понятием собственности и ответственности. Когда Эмиль размышляет над болезненной ситуацией потери и последствиями своих действий для других людей, он осознает потребность во взаимном уважении ради предотвращения конфликтов. Лишь пережив этот опыт, он готов думать о взаимных договоренностях и обменах.
В истории Эмиля есть ясная мораль: не надо пичкать детей словами, не имеющими для них никакого смысла. Сначала они должны на конкретном опыте усвоить значение этих слов. Несмотря на многочисленные откровения, часто повторяемые в разных текстах по истории философии и образования[20], в наши дни почти никто не следует этой рекомендации. В сущности, почти все родители бесконечно перечисляют нормы поведения, которые часто противоречат их собственным поступкам: как пользоваться телефоном, чем нужно питаться, чем можно делиться, как мы должны благодарить, извиняться, просить и так далее.
У меня складывается впечатление, что человеческую природу в целом можно представить в виде пиньяты[21]. Если на Землю вдруг явится марсианин и увидит, что происходит, когда разрывается оболочка из папье-маше и оттуда ливнем сыплются конфеты, он поймет все наши пороки и устремления, импульсивные желания и подавляемые страхи, нашу эйфорию и нашу меланхолию. Он увидит, как дети набирают конфеты пригоршнями, пока сладости не начинают выпадать из рук; как они толкают друг друга в погоне за кратковременным преимуществом; он увидит отца, читающего ребенку проповедь о необходимости делиться, и ошеломленного малыша, плачущего в углу. Он сможет наблюдать процессы обмена на официальном и на черном рынке и сообщества родителей, образующие миниатюрные «правительства» с целью избежать ситуации, которую Гаррет Хардин[22] называл трагедией общин.
«Я», «мне», «мое» и другие комбинации
Задолго до того, как стать великими юристами, философами или знаменитыми экономистами, дети (включая маленьких Платона, Аристотеля и Пиаже) уже имели интуитивные представления о собственности и праве владения. Они пользуются местоимениями «мой» и «мое» прежде, чем местоимением «я» или своим именем. Эта языковая прогрессия отражает необычный факт: идея собственности предшествует идее личности, а не наоборот.