Танец мотыльков над сухой землей - стр. 24
По просьбе Глоцера Леня рисовал конверт для пластинки Хармса. Ему позвонил редактор «Мелодии» Дудаков и продиктовал, что должно быть написано на конверте:
– «Дани-ил», – диктовал Дудаков, – два «И».
Владимир Иосифович имел юридическое образование, бойцовский нрав и постоянно с кем-нибудь судился. Он сам признавался:
– Я живу на компенсацию морального ущерба.
Какими-то правдами и неправдами Глоцер стал правообладателем чуть ли не всех поэтов-обэриутов. Кроме Даниила Хармса. Однажды Леня Тишков ездил с выставкой в Венесуэлу и познакомился там с женой Хармса, Мариной Малич-Дурново. Леня отрекомендовал Марине Владимировне Глоцера как великого знатока и обожателя Хармса. И тот кинулся к ней через моря и океаны, горы и долины, прожил в ее доме чуть не месяц, это был его звездный миг.
Марина Дурново по утрам выжимала ему апельсиновый сок. А Владимир Иосифович ей читал Хармса, в том числе и посвященные ей «Случаи», и она хохотала до слез, потому что всё давно забыла и слушала как в первый раз.
Вернувшись, он выпустил книгу «Мой муж Хармс» – по записям, которые сделал, общаясь с девяностолетней Мариной. Крупно – имя Дурново, маленькими буковками – В. И. Глоцер, в предисловии – теплые слова благодарности Л. Тишкову…
К столетию Хармса Андрей Бильжо решил проиллюстрировать его книгу.
Работал с большим подъемом, закончил, звонит мне и говорит упавшим голосом:
– Я нарисовал Хармса…
По тону я поняла, что рассказ пойдет о Глоцере. И точно.
– Владимир Иосифович был все время рядом, поддерживал, подбадривал меня. Но, видимо, я уже «психиатр на пенсии», – говорит Бильжо, – думал, что это милый интеллигентный человек, а он оказался страшный спрут. Высчитал себе громадный процент, предупредил, что будет лично контролировать накладные. Я говорю: «Вы так любите Хармса, давайте издадим его бесплатно? Ведь я же ничего не беру!» А он такой подкованный, стал мне угрожать… Поверь! – воскликнул Андрей Бильжо. – Все худшее, что есть в еврейском народе, – это Владимир Иосифович Глоцер! Тогда я решил ему сам заплатить эту кучу денег – только чтобы книга вышла, и моя работа не пропала даром. Или надо ждать одиннадцать лет. Из-за Глоцера, например, одиннадцать лет нельзя издавать Введенского. Потому что раньше было – пятьдесят лет со смерти автора нельзя издавать, а сейчас – семьдесят… Я к Паше Астахову, – рассказывает Андрей, – в его адвокатскую контору. Какие юристы головы ломали, ничего не могли придумать. И вдруг кто-то обнаруживает маленькую строчку: если пятьдесят лет прошло со смерти автора до введения закона о семидесяти, то его можно печатать по закону о пятидесяти. «Все, – сказал Астахов, – ничего ему не давай, ничего не говори, неси в типографию!» Наверняка Глоцер знал, что он не в своем праве! – сказал Бильжо, и я услышала в его голосе нотки восхищения. – Но блефовал. Да как артистично! Так что приглашаю вас с Леней на презентацию! – радостно заключил Андрей.