Талтос - стр. 22
Майкл тоже всегда обращал на это внимание. Роуан носила только ночные сорочки или халаты – в зависимости от погоды. Покупала их тетя Беа, а Майкл сразу стирал, потому что, насколько он помнил, Роуан надевала новую одежду только после стирки. Потом Майкл раскладывал вещи для Роуан на кровати.
Нет, полагала Мона, это вовсе не кататонический ступор. Да и доктора с ней соглашались, хотя и не могли сказать, что с Роуан не так. В тот единственный раз, когда один из врачей – идиот, как обозвал его Майкл, – попытался воткнуть в ее руку иглу, Роуан просто мягко отвела руку и прикрыла ее другой рукой. А Майкл пришел в ярость. Роуан даже не посмотрела на того парня и не сказала ни слова.
– Хотелось бы мне быть здесь в тот момент, – сказала Мона.
Конечно, Мона и так знала, что Майкл говорит правду. Пусть себе доктора рассуждают и тычут иглами в других людей. Может, когда они вернутся в свой госпиталь, они начнут втыкать иголки в куклу, изображающую Роуан, – эдакая вуду-акупунктура. Мона ничуть бы этому не удивилась.
Но что чувствовала Роуан? Что она помнила? Никто ни в чем не был уверен. Только со слов Майкла они знали, что она вышла из комы в полном сознании, что разговаривала с ним несколько часов, что знала обо всем случившемся, что в коме она все слышала и понимала. Что-то ужасное произошло в день ее пробуждения… еще одно… И двое похороненных под дубом.
– Я просто не должен был ей это позволять, – в сотый уже раз сказал Майкл Моне. – Тот запах, что шел из ямы, и вид того, что там осталось… Мне нужно было позаботиться об этом самому.
«Но как выглядел тот, другой, и кто отнес его вниз? Расскажи мне обо всем, что говорила Роуан…» – снова и снова просила Мона.
– Я смыл землю с ее рук, – сказал Майкл Эрону и Моне, – потому что она не сводила с них глаз. Ведь врач не станет терпеть грязь на руках. Подумать только, сколько раз хирургу приходится мыть руки… Она спросила меня, как я себя чувствую, она хотела… – На этом месте Майкл задыхался оба раза, когда рассказывал всю историю. – Она хотела пощупать мой пульс. Она беспокоилась обо мне!
«Ох, если бы я увидела, что они там похоронили! – сетовала Мона. – Ох, если бы она поговорила со мной!»
Это было самым странным из всего: в тринадцать лет стать богатой, потенциальной наследницей, иметь своего водителя, и машину (по-простому говоря, сверкающий черный лимузин невероятной длины, с разными плеерами, цветным телевизором и множеством емкостей для льда и диетической колы), и деньги в кошельке в любое время, причем двадцатидолларовые купюры, не мельче, и горы новой одежды, и множество людей, занимающихся ремонтом старых домов на Сент-Чарльз-авеню и Амелия-стрит, бегающих за ней с лоскутами натурального шелка и кусками обоев ручной росписи, чтобы она выбрала образцы.