Та, которая шкаф - стр. 7
– Тряпку! – командует Исхакова.
– Хватит, может? – равнодушно спрашивает Бабий.
Мормыш в три прыжка подскакивает к Шурино-Курушинской парте, подхватывает с нее тряпку, швыряет в Шуру. Тряпка повисает дохлой серой птицей на Шурином лице. Шура трясет головой, тряпка падает.
– А ну подняла, – беззлобно рычит Бабуся.
Шура пытается вырваться.
– Так, а это что еще за безобразие?
Анита Владимировна застыла в дверном проеме, как памятник самой себе.
Исхакова с Бабусей, как по команде, отпускают Шуру.
– Мы просто хотели, чтобы она умылась, – невинным, совсем не командным голоском объясняет Исхакова. – А то Настя с ней сидеть боится.
Анита Владимировна сверкает очками на Курушину, потом на Шуру.
– Методы у вас, конечно, странные, – чеканит она. – Но ты, Грачева, ты почему ходишь по школе в таком виде? Ты же все-таки девочка. Давай-ка умойся.
И тут звенит звонок.
– Быстрее, – говорит Анита Владимировна. – И по местам все, по местам. У нас новая тема. Кто дежурный, почему доска грязная?
Исхакова молча поднимает тряпку, возит ею по доске. Шура идет к раковине, кладет руку на ее край. Из надраковинного зеркала на нее смотрит мокрое тряпочное лицо. Под лицом, на кофточке, большое тряпочное пятно. На рукаве – пятно маленькое, яблочно-слюнявое.
Анита Владимировна говорит про наречие – неизменяемую часть речи, которая.
А они все сидят и пишут в тетрадках, как будто никто никуда Шуру не тащил, не швырялся в Шуру тряпкой. Как будто Шуры нет.
Пишет Эля Исхакова, красивая троечница с резким хищным профилем, которой Шура когда-то исправляла в домашке ошибки. Пишет Лысиха, Алиса Лысых, главная спортсменка класса, однажды заступившаяся на физре за Шуру – мол, ну и что, что медленно бегает, не всем же бегать быстро. Пишет Бабуся – Катя Савина, грубоватая, но на самом деле добрая, Шура точно знает, что добрая. Пишет солнечная Бабий – честная Яна Бабий, неделю назад заявившая Шуре, что вообще-то за нее и будет с ней разговаривать, но только когда никто не видит. «Ты не говори никому, пожалуйста, меня не поймут».
Пишет язвительный Олег Сенковский, олимпиадник, одиночка, дружащий с Масолкиным, потому что ему больше не с кем. Пишет рядом с ним Масолкин Матвей, длинный, большерукий, бестолковый, тихий. Пишет вспыльчивый Артем Егоров, единственный, кто пытался ее, Шуру, защищать, когда все началось. Пишет маленький Миша Чердак – тогда, перед «Золушкой», он помог донести Шуре пакет с костюмом доброй феи на четвертый этаж.
И пишет он, Ненашев, бывший друг, а теперь никто. Меньше, чем никто.
Почему по-отдельности все они в общем-то ничего, а собравшись вместе, превращаются в злобное, многоротое, многоликое, многорукое и многоногое зубатое чудовище? В коллективную жестокую гадину. В живое пыточное устройство.