Та еще семейка - стр. 8
– Значит, ножа не нашли? – с очень наивными глазами заинтересовался пенсионер Слепаков.
– Да ничего не нашли, – сказал капитан Маслаченко, откровенно позевывая. – Так, ерунду: обрывки газет в луже… Но, думаю, из-за того, что погибший не является гражданином Российской Федерации, состоял и раньше на учете как правонарушитель… И вообще не поймешь, кто он по месту работы и проживания… Я считаю, этот «висяк»… я хотел сказать – нераскрытое убийство – не будет влиять на план выявления преступлений. Вы свободны, гражданин Слепаков, с вас сняты подозрения. Собственно, и подозрений не имелось. Было только сообщение Хлупина. И тем более у него есть мотивы испытывать к вам неприязнь. – Белобрысая за компьютером хитро улыбнулась, как показалось Слепакову.
– Неприязнь? – непритворно удивился Всеволод Васильевич. – С чего бы это? Между нами не возникало никаких ссор.
– Я не хотел бы обсуждать сейчас этот вопрос, – твердо заявил капитан Маслаченко. – Потом когда-нибудь, при благоприятной ситуации. Галя, перестань хихикать. Занимайся своими компьютерными сверками. До свидания, гражданин Слепаков. Я позвоню на КПП.
Слепаков вышел из полиции словно бы приободренный, но одновременно в состоянии некоторой удрученности. Что-то у следователей на него осталось. Почему улыбалась белобрысая? Чего этот Маслаченко с подвернутыми рукавами надел на себя маску неподкупного и строгого судьи, перешел на сугубо официальный язык и не пожелал обсуждать мотивы, якобы побудившие жильца из нижней квартиры «оговорить»… словом, донести на Всеволода Васильевича? Загадка. Что такое «не хотел бы обсуждать сейчас… потом когда-нибудь, при благоприятной ситуации…»? И зачем цыкнул на девку? И какая такая «благоприятная ситуация»?
Слепаков поднялся к супермаркету «Северная Европа», купил в пестрой уличной палатке банку пива. На ходу (редкий для него поступок) выдернул колечко и большими гулкими глотками опорожнил банку. Затем швырнул ее, не глядя, на усердно постриженный газон, чего раньше бы себе не позволил. Более того, аккуратный пенсионер по выслуге лет всегда осуждал и даже ругал вслух балбесов, разбрасывающих по Москве свои бесчисленные, выпитые на ходу банки, бутылки и пластмассовые баллоны. И вот он сам уподобился этим бескультурным мерзавцам. Он вышел на бульвар, добрел до скамейки, сел в расслабленной позе усталого человека. И вспомнил. Он вспомнил, почему Хлупин, бегающий для оздоровления своего тощего тела и при встрече так фальшиво произносивший обязательное «добрый день», почему он его, Слепакова, мог ненавидеть и стремился ему отомстить. В начале жизни Слепакова с женой в однокомнатной квартирке на двенадцатом этаже они чувствовали себя удовлетворенными, почти счастливыми. Цивилизация новейших времен со своими палатками, оптовыми рынками, дорогими магазинами, рекламными щитами и потоками автомобилей еще только начинала захватывать этот зеленый, не слишком перенаселенный район, сохранявший местами идиллические деревенские виды. И все в организации быта скромной семьи Слепаковых выходило не так уж плохо, если бы не одно обстоятельство. Сосед из нижней квартиры держал собаку – старого пятнистого, похожего на гипертрофированную таксу бассета с огромной мордой, болтающимися тряпочными ушами и вязкой слюной, вожжами свисавшей до земли. Унылый старый пес имел одну пренеприятнейшую особенность. Если хозяин (как мы выяснили недавно, отставной прапорщик Хлупин) оставлял бассета одного – ходил ли в магазин, совершал ли свой непременный пробег трусцой или покидал питомца по другому поводу, – тот начинал трубно, тоскливо и нескончаемо выть. Когда Слепаковы находились дома, вытье бассета им, конечно, сильно досаждало. Особенно выходил из себя Всеволод Васильевич.