Та еще семейка - стр. 10
Вот какие знаменательные, блестящие мысли стали вызревать в голове потерпевшего, но мужественно отстоявшего свою жизнь и свое денежное довольствие Слепакова. Сначала он хотел было вернуться в Управление полиции, к капитану Маслаченко, но передумал. Палило рубиново-золотое солнце, тускло-горячая тень от деревьев даже не колыхалась. Напротив, на чугунной оградке газона, сидела и курила молодая женщина в обтягивающих кремовых штанишках. Смотрела мимо него невидящим, долгим и, кажется, недобрым взглядом.
Солнце пронизывало и курящую, и других женщин и девушек, проходивших мимо. Шли парни, сосущие сигареты, жующие жвачку, играющие в крутых, подражающие внешним обликом виденным в телесериалах голливудским убийцам. И никто из них не догадывался, что на скамейке сидит пожилой седоватый дядечка в поношенной куртке, ничем не выделяющийся, но всего несколько дней назад убивший в рукопашной схватке молодого, сильного и ловкого человека.
«Нет, я не прежний Всеволод Васильевич, – размышлял Слепаков, – добросовестный, малопьющий, некурящий и хотя немного ворчливый и занудный, может быть, упрямый, но никому не желавший, тем более не делавший зла человек. Теперь должно собрать волю и мужество, чтобы наказать негодяя, который без причины (если я не знаю настоящей причины), но сознательно лгал по поводу околевшей собаки… Который натравил на меня вора, грабителя. Ведь Ботяну мог бы не только отнять пенсию. Он мог ударить, искалечить, не исключено – убить. Хлупин наверняка предполагал, что я буду сопротивляться. Всякое, всякое могло бы произойти. Не сидел бы я сейчас на скамейке, а гнил бы на кладбище… водил бы под землей компанию с симпатичным бархатным кротом. А моя Зина цветочки бы мне на могилку носила, плакала… Или не очень-то плакала бы моя фигуристая жена, а подыскивала мне подходящего заместителя».
И стала расти ненависть в сердце Слепакова, уже не подчиняясь никаким добродетельным доводам и увещеваниям. Она проявлялась в его бледности, как бы не поддающейся летнему загару, в его сжатых губах и угловато обозначившейся нижней челюсти.
Неровные, ущербные сны мучили Всеволода Васильевича. То являлось жестокое лицо с тонким хищным носом, с глубокими морщинами к углам язвительного синегубого рта. И такое тяжелое, нестерпимо мрачное состояние душило Слепакова, что впору было молиться и открещиваться от этого страшного лица. Но не знал Всеволод Васильевич облегчающих слов молитвы «не убоишася от страха ночнаго». И возникал кто-то из телевизионных «древних» кинокитайцев. Метя по полу широкими рукавами экзотических одежд, скакал он, будто игрушка на пружинах, рубил – узким у рукояти, широким к концу мечом. Кого рубил – непонятно, однако кровь брызгала и лилась потоками, а узкие глаза китайца смотрели безжалостно. Всеволод Васильевич не догадывался, кто этот китаец, буйствующий в его снах, зачем он размахивает старинным мечом. Однако чувство ненависти и мщения вполне соответствовало его теперешним настроениям. Иногда в болезненных видениях вставал Джордже Ботяну со свернутой шеей, и мутная струйка вытекала из его мертвого рта.