Т. С. Есенина о В. Э. Мейерхольде и З. Н. Райх (сборник) - стр. 34
Разумеется, Царёв бывал у нас до поры до времени. О том, как Мейерхольд усаживал его читать «Мцыри», написал М.Садовский* («Встречи с Мейерхольдом»). Всё так оно и было, только кое в чём автор лихо напутал, описав странный «день рождения Зинаиды Николаевны», когда гости были почему-то лишены стульев. День рождения Зинаиды Николаевны никогда не справляли. Садовский сумел забыть, что это было 60-летие Мейерхольда. Гостей тогда принимали дня три подряд (многие, поздравив, быстро уходили), угощение устраивали «а ля фуршет», когда гостей за стол не сажают, потому и были вынесены стулья. Происходило это ещё до премьеры «Дамы».
Было ли всё гладко с Царёвым до возобновления «Горя» – не знаю. То, что Мейерхольду не мог понравиться Царёв-Чацкий, это ясно, но в чём выразилось недовольство – я опять же не в курсе. Меня волновала тогда моя болезненная тётка, впервые в жизни получившая большую роль – Софью. И ещё не забыла, как мать веселилась из-за того, что занавес повесили прозрачный – это же означало, что Мейерхольд, «сдав позиции», добавил – «а всё-таки она вертится». В июне 1936 года Михаил Иванович читал стихи в моей школе на выпускном вечере. Мать (это она его попросила) благодарила его в моём присутствии, и тут-то я заметила, что они слишком уж вежливо разговаривают. А спустя месяц, в Киеве, сдержанность стала покидать Михаила Ивановича. Толчком могли послужить приступы ишиаса. Как-то ему «вступило» в ногу во время спектакля. В последнем акте Арман должен был выбегать на сцену с возлюбленной на руках. Царёв приковылял со своей ношей, волоча больную ногу, и поспешил сбросить З.Н. как вязанку дров. В следующие разы они уже просто выходили, обнявшись. Вот где-то тут Царёв ощерился и с ним не просто стало общаться (я была в Киеве и помню это из разговоров). Был забавный казус – З.Н. пошла играть «Даму», съевши дольку чеснока. Это мы с Костей и Мейером её соблазнили, хоть она и отнекивалась («я же буду целоваться…»). После спектакля Царёв прошипел: «Если вы будете есть чеснок, я не буду с вами играть».
Как-то (это уже в Москве) зашла к матери в театр по делу и попутно посмотрела кусочек «Дамы». Вижу – в игре Царёва появилось нечто новое, в одной из сцен Арман стал сопровождать слова Маргерит резкими вздрагиваниями: «ты знаешь, что я твоя раба… (передёргивается), что я твоя собака… (передёргивается)» и т. д. А потом слышу – мать спрашивает Мейера: «Ты видел, как этот дурак вздрагивает в четвёртом акте?»
– Конечно, видел. Идиот он.
Вс. Эм. такую инициативу всегда душил. Но Царёв, помнится, так и не перестал вздрагивать. Когда шла работа над «Годуновым», Вс. Эм., придя домой, не раз говорил с досадой, что Царёв бестолков, лишён всякого чутья и т. д.