Сын Пролётной Утки - стр. 58
Самое худое дело – заболеть в тундре, когда находишься один, без напарника. Под мышками у него сделалось холодно, потек противный острекающий пот. Иннокентий не был трусливым, слабым человеком – он никогда не уходил от опасности, наоборот, всегда разворачивался к ней лицом, если ее чувствовал, то двигался навстречу – и чем быстрее сталкивался с ней, тем было лучше, а тут происходило что-то другое, незнакомое ему. Сердце сдавило, мир съежился, увял до малых размеров, словно бы вся округа – тундра с водой, с заплеском и мелкими, мельче кустов, карликовыми березками вместилась в спичечный коробок, а он в этом коробке – мошка, он меньше мошки… Иннокентий медленно поставил остывающий котелок к ногам и обернулся.
Браться за карабин у него даже желания не возникало, он понял, что сзади находится не зверь, и олешека за спиной уже нет – олешек этот был святым, он был посланцем… И как только Иннокентий не понял этого сразу: олешек ведь – из стойбища богов, послан силами, которым подчиняются все чукчи, все коряки, все якуты. Иннокентий замер, лицо его сделалось узким, смородиновые глубокие глаза посветлели, – мокрогубого симпатичного олешка уже действительно не было, на его месте стояла невысокая, ладно скроенная женщина в нарядной легкой накидке, расшитой по краю бисером и двумя узенькими яркими лентами, на ногах у нее красовались изящные расписные сапожки из толстой рыбьей кожи.
У Иннокентия немо дрогнули губы, глаза стали совсем прозрачными.
– Мама, – беззвучно прошептал он и, прижав обе руки к груди, встал на колени.
Мать его была очень молода, когда умерла, ей было меньше лет, чем сейчас Иннокентию, и она была именно такой, какой он видел ее последний раз в жизни.
– Мама, – снова немо прошептал Иннокентий.
Воздух перед ним дрогнул, расслоился, он подумал, что сейчас расслоится и растает и маленькая ладная фигурка, возникшая из ничего, испуганно затряс головой – не хотел, чтобы мать покидала его. Послышался далекий шум – Иннокентий понял, что мать сейчас исчезнет, но мать не исчезла, она тихо, кротко улыбнулась, и Иннокентий на коленях пополз к ней, зашевелил охолодевшими чужими губами:
– Мама!
Мать подняла руки, словно бы благославляя своего стареющего сына, движение было коротким, нежным – сколько бы ни было сыну лет, он все равно оставался для нее сыном, маленьким, требующим ласки человечком – даже когда на висках у него окончательно разредится, вылезет волос, а к шее навсегда прилипнет грязная косица, воняющая потом и жиром, желудок будет дыряв, а тело начинено разными болезнями, как гнездо еврашки припасами, собранными на зиму, он все равно останется для матери маленьким сыном.