Сын цирка - стр. 63

, а в подпитии распекал официантов за их унылые осанки. («Посмотрите на меня! У меня горб, а я все еще держусь прямее вас!») В знак уважения к великому доктору Лоуджи Дарувалле стюард мистер Сетна, старый парс, всегда держал свой позвоночник неукоснительно прямым.

Почему же тогда младший доктор Дарувалла не пошел в своего покойного отца?

Не потому, что Фаррух был вторым сыном и младшим из троих детей Лоуджи; он никогда не чувствовал себя обойденным вниманием. Старший брат Фарруха Джамшед, который убедил Фарруха приехать в Вену и в настоящее время практиковал как детский врач-психиатр в Цюрихе, также убедил Фарруха и жениться на европейке. Старый Лоуджи никогда не выступал против смешанных браков – и в принципе, и, конечно же, в конкретном случае венской невесты Джамшеда, чья младшая сестра вышла замуж за Фарруха. Джулия стала по праву любимицей старого Лоуджи; он предпочитал ее компанию даже лондонскому отоларингологу, который женился на сестре Фарруха, – а ведь Лоуджи Дарувалла был откровенным англофилом. После обретения Индией независимости Лоуджи ценил и почитал лишь то, что в ней осталось от англичан.

Фаррух мало походил на своего отца вовсе не потому, что старый Лоуджи был приверженцем всего английского. Годы, прожитые в Канаде, сделали из молодого доктора Даруваллы умеренного англофила. (Конечно, «английскость» в Канаде довольно сильно отличается от той, что в Индии, – она политически толерантна, всегда социально открыта, и многие канадцы любят англичан.)

А то, что старый Лоуджи откровенно ненавидел Мохандаса К. Ганди, ни в малейшей степени не огорчало Фарруха. На вечеринках, особенно с неиндийцами в Торонто, младший Дарувалла был весьма доволен тем удивлением, которое мгновенно вызывал, цитируя высказывания своего покойного отца о покойном Махатме[24].

– Он как его сраная тюремная прялка[25], брамин этот, с повязкой на чреслах, – сокрушался старший Дарувалла. – Он втащил свою религию в политику, а затем обратил свою политику в религию. – И старик не боялся выражать свои взгляды в самой Индии, а не только в безопасных стенах клуба «Дакворт». – Сраные индусы… сраные сикхи… сраные мусульмане, – говорил он. – И сраные парсы тоже! – добавлял он, если более пылкий зороастризм вынуждал его как-то выразить свою верность парсам. – Сраные католики, – ворчал он в тех редких случаях, когда бывал в заведении Святого Игнатия, лишь для того, чтобы посмотреть эти ужасные школьные спектакли, в которых его сыновья играли маленькие роли.

Старый Лоуджи заявлял, что дхарма – это всего лишь «чистая безалаберность – не что иное, как оправдание ничегонеделания». Он говорил, что приверженность кастовости и принцип неприкасаемости есть «не что иное, как вечное поклонение дерьму – если вы поклоняетесь дерьму, то вполне естественно, что вы должны обязать конкретных людей выбросить это дерьмо!». Вопреки всякой логике Лоуджи допускал, что ему позволительно делать такие непочтительные высказывания, потому что его преданность искалеченным детям не имела аналогов.