Свидетель - стр. 17
Мы проехали больше полпути, когда она, наконец, вышла из оцепенения, или, вернее, оторвалась от каких-то своих, непонятных для меня, размышлений.
– Спасибо, Игорек, – сказала она вроде бы искренне и в то же время иронично.
До этого момента я был уверен, что только моя мама умеет говорить таким тоном.
– Что у вас там случилось? – поинтересовался я.
Правильнее было бы не затрагивать сейчас эту тему, но мне было слишком любопытно узнать, ради чего была потрачена эта прорва сил и нервов.
– Да ничего особенного. Я снова хотела подыскать себе работу, но, ты знаешь, Руслик воспринимает такие попытки, как личное оскорбление.
– Он все еще считает, что работающая жена – позор для мужчины?
– Вроде того. И его нисколько не интересует, что я не могу всю жизнь сидеть дома, варить еду и пасти детей. Мы ведь все-таки не в семнадцатом веке.
– Я с ним поговорю.
– Бесполезно. Эта идея зашита у него на генетическом уровне.
– Ерунда, – легкомысленно заявил я, и больше мы не заговаривали на серьезные темы.
Поговорить с Русликом я, честно сказать, так и не собрался.
* * *
– Ну и что? Ну и что???
Я не знал, что еще можно ему ответить. Журналисты вообще мастера передергивать, но даже у них должен быть какой-то предел…
– Пока что мы ухитрились вляпаться в довольно скверную историю.
Это была моя единственная связная мысль в тот момент. Даже весьма смелые люди иногда впадают в панику, а я никогда не считал себя храбрецом.
– Не будь эгоистом, – хмуро заметил Руслан, не поднимая глаз от пола.
– Я – не эгоист? Я просто не хочу сесть в тюрьму за соучастие.
– Вот-вот, именно это я и имею в виду. Тебе наплевать! Наплевать, что девочка всю жизнь проведет за решеткой? По мне, так лучше бы они убили бы ее сразу.
Я чуть не задохнулся:
– Ты третий день только и твердишь, какая она душечка-бедняжечка, будто это кто-то другой совершил за нее хладнокровное и ничем не мотивированное убийство. Бр-р-р-р… Мне кажется, со стороны американского общества было малообоснованной гуманностью не отправить ее сразу же на электрический стул.
– Брось… Сколько ей тогда было? Девятнадцать? Двадцать? Двадцать один? Что можно соображать в двадцать один год?
– По-моему даже дошкольник знает, что убийство – самое тяжкое из преступлений.
Он хмуро и как-то обреченно всплеснул руками:
– Как, однако, все у тебя просто… Убил, наказан, привет.
– А разве не так?
– Конечно не так. Конечно, не так! Ну тебе вот, положим, легко. Ты сам себе хозяин. Сегодня здесь – завтра там. Сегодня с блондинкой, завтра – с брюнеткой. Сегодня в одном журнале печатаешься, завтра во втором, послезавтра – в третьем. Я, к примеру, так не могу.