Суждено выжить - стр. 23
В купе азартно играли в домино. Спорили, смеялись, щелкали костяшками. Я залез на свое место на среднюю полку, пытался уснуть. В голову лезли мысли о прожитой 22-летней жизни. Вспомнить о хорошем нашему поколению было нечего. Наша жизнь была не из легких. Начиная с 1929 года, мы пионерами, а после комсомольцами принимали активное участие в разгроме кулачества. Но так как в нашей местности кулаков почти не было, ставку делали на зажиточного труженика-крестьянина, на котором за летний сезон сгнивало на плечах по три-четыре холщовых рубахи. Принимали также активное участие в коллективизации крестьян. Мы сами учились во вновь организованных ШКМ и учили взрослых. В это время был объявлен ликбез. К нужде приучены с детства. Отцам и матерям баловать нас было нечем. Они кормили нас только воспоминаниями о белом хлебе, сахаре и прочих лакомствах. Цену хлеба знали с раннего детства. С семилетнего возраста в деревнях нас приучали к труду, обуваться в лапти, с шиком носить самотканую одежду. Любая работа была для нас по плечу. Мы с детства швецы, жнецы, плотники и кузнецы.
«Ну, громадяне, слазь вниз, – раздался голос командира роты. – Всю жизнь проспите. У меня кое-что есть выпить и закусить. Выпьем, друзья, за нашу армейскую офицерскую дружбу. Как, товарищ политрук, можно?»
Мы с Кошкиным не заставили себя долго ждать и сели рядом. Кошкин плотно прижался ко мне, положил руку на плечо. «Вот, друзья неразлучные, водой не разольешь, придумали обниматься», – сказал политрук, показывая на нас с Кошкиным взглядом. В купе все захохотали. Командир роты цыкнул: «Что смеетесь?! Дружба – это самое хорошее, самое красивое в человеке. На их дружбу не надо смотреть с юмором. Пусть ребята дружат всю жизнь».
В купе воцарилась тишина. Слышен был разговор в соседнем купе. «Кошкин, ты чего голову повесил, – стуча бутылками и стаканами, говорил командир роты. – Сходил бы, принес воды для добавления в спирт. Больше двух месяцев как ты офицер, без окончания училища. Это не каждому дается. Съездим, проведем маневры. Снова приедем в Ригу, а может быть в Россию. Для нас, вояк, разницы нет. Пошлешь своей Ане вызов. Она с радостью к тебе приедет. Офицерам и Тимошенко разрешает жить с женами. Держи, Степан, голову выше. Бери котелок и шагом марш за водой».
Кошкин принес котелок воды. «Товарищ старший лейтенант, – сказал он, – все это я знаю. Офицеры были, есть и будут, пока существует армия, привилегированными людьми. Армия будет существовать при любом обществе, пока есть жизнь на земле. Поймите меня правильно. Настроение у меня плохое. Предвижу что-то недоброе. Я вырос в сибирской тайге. Предчувствия меня никогда не обманывали. Я им верю, хотя и не религиозный». «Эх, ты, хиромант, – сказал я. – Давай закурим. Скажи как другу, что ты предчувствуешь?» Мы закурили. Я два раза глубоко затянулся. В горле что-то защекотало, во рту появилась горечь. «Все-таки, дрянь эти латышские папиросы. Сейчас бы ленинградских имени Урицкого», – кашляя, проговорил я. «Вы, братцы, совесть имейте. Что будет в вагоне, если все закурим?» – сказал политрук. «Мы, курящие, выдержим, а некурящие наверняка сбегут», – поддержал командир роты.