Сулейман. Я выбрал тебя - стр. 56

Последние слова настолько удивляют, что резко разворачиваюсь, чтобы взглянуть в темно-карие глаза и понять: шутит или говорит правду.

– Я не вру, – качает головой, будто я вопрос задала. – Хорошо вмазал. Профессионально. Я тогда с двумя фингалами почти три недели в спортлагере проходил.

– Что, Санька не оценил, когда ты решил похвастать перед ним своей очередной секс-победой, что Машу-дуру распечатал?

Растягиваю кривоватую улыбку, которая никак не хочет оставаться на губах, и я сжимаю зубы крепче, чтобы ее удержать.

– Прекрати себя оскорблять.

Делает он шаг ко мне, нависая и закрывая свет.

Соприкасается лишь наша верхняя одежда, а мне кажется, будто он голой кожи пальцами касается. С трудом заставляю себя остаться на месте и не отшатнуться.

– Ты не дура, и никогда ей не была. Ясно? – рычит. – Не хочу слышать, как ты себя обзываешь. Никогда.

Припечатывает словами и взглядом.

Вот только пусть маме, подруге или сестренке своей указывает. Не мне. Я такого права ему не давала.

– А что? Эта прерогатива есть только у тебя? – вздергиваю подбородок, сражаясь с дрожью от нервного возбуждения.

– Я тебя никогда так не называл, – качает он головой, глядя прямо в глаза.

Открыто, не мигая.

– Да, всего лишь скинул сообщение в ВК с красочной фоткой, верно? Или память совсем подводить стала, и ты все подзабыл?

Не хочу уступать.

И не буду.

Не теперь.

– Когда это было? – хмурится Султанов, изучая на меня нечитаемым взглядом.

Издевается? Хочет еще раз потоптаться по больному?

А пусть!

Все равно так накипело, что давно уже пора проткнуть этот гнойный нарыв и освободиться от прошлого до конца.

– Через несколько дней после того, как ты меня… – на продолжение не остается сил, и я просто сглатываю, устремляя взгляд поверх широкого плеча.

И пофиг, что он видит, как слезы наворачиваются и застилают глаза. Я не подписывалась под тем, что самая сильная и смелая. Я – обычная, слабая.

– Маша…

Сулейман поднимает руку, протягивает ко мне, но щеки так и не касается, врезаясь в мой обеспокоенный взгляд. Сжимает ее в кулак и опускает, выдыхая открытым ртом облачко пара.

– Послушай. То, как я поступил с тобой тогда… Знаю, что вышло дерьмово. Я – мудак и виноват. И то, что в свой день рождения был пьян в дрова, меня не оправдывает, как и слова твоей подружки, что ты давно в меня влюблена, хочешь быть со мной, только боишься проявить инициативу. Но. Черт! Тогда в пьяном угаре я в них поверил. Потому что очень хотел верить. Понимаешь? Хотел до одури. И ты… Ты ни слова не говорила против, только улыбалась и прятала взгляд… А по поводу победы – бред полнейший. Я никому ни слова не говорил. Да мне и не до этого было. Я тогда проспал почти сутки. Меня Тищенко еле растолкал вечером в воскресенье, заставив вещи собрать. В понедельник в пять утра мы уезжали на тренировочные сборы на два месяца. Со всеми гонками и переездами в себя пришел только в среду или четверг. Клянусь на могиле друга, почти брата, – Султанов подходит к гранитному камню, где нам все также открыто улыбается Сашка, и касается памятника, – только тогда я стал тебя искать. Звонил из Подмосковья оба месяца, но номер не отвечал. Писать было некуда, ты удалилась из соцсетей. И первым делом, когда нас отпустили, рванул к тебе, чтобы поговорить, попросить прощение, предложить... Неважно… Но ты уехала, а нового адреса твои родители мне не дали. Подружка же вообще херню сморозила.