Судьбы икон в Стране Советов. 1920–1930-е - стр. 8
Новое значительное пополнение иконного собрания ГИМ произошло в конце 1920‐х годов в результате ликвидации Государственного музейного фонда. Все без исключения иконы музейного значения – более шестисот, – отобранные экспертной комиссией, занимавшейся распределением предметов, активным участником которой был Анисимов, поступили в Исторический музей. Не ограничившись этим, Анисимов при ликвидации ГМФ продолжал отбирать лучшие и из тех икон, которые были признаны комиссией госфондовскими, то есть не имевшими музейного значения и подлежавшими передаче в Госторг на продажу.
Таким образом, первое послереволюционное десятилетие стало временем триумфального роста иконного собрания Исторического музея, когда тысячи произведений, включая главные шедевры иконописи, оказались в отделе религиозного быта Анисимова. Историческому музею, однако, не суждено было остаться главным советским хранилищем иконных шедевров. Он оказался очередным «перевалочным пунктом» в революционном странствии икон. Массовый исход икон из Исторического музея произошел в 1930 году. Самые лучшие из них отправились в Третьяковскую галерею. Этому предшествовало формальное решение Наркомпроса о специализации музейного дела и сосредоточении произведений изобразительного искусства в картинных галереях.
Личность Анисимова неразрывно связана с триумфальным ростом иконного собрания Исторического музея, а затем и с трагедией отдела религиозного быта. Восприятие иконы прежде всего как произведения искусства, в противовес ее пониманию как бытового, исторического или культового предмета, в то время было новаторским. Энергичная деятельность самого Анисимова в немалой степени способствовала этому революционному открытию. Ирония судьбы, однако, заключалась в том, что это новое понимание иконы послужило формальным основанием для передачи икон из ГИМ в Третьяковскую галерею. Но для разгрома созданного Анисимовым отдела имелись и причины политико-идеологического свойства. В конце 1920‐х годов началась кампания шельмования Анисимова в прессе, что объективно представляло угрозу и для Исторического музея. В автобиографии, которую Анисимов писал уже во время допросов в ОГПУ, он с грустным сарказмом рассказывал:
На страницах «Известий» сообщению о моем исключении3 предшествовала статья комиссара Н. А. Семашко, в которой он писал о какой-то жебелевщине среди профессоров4 (впрочем, не поминая моего имени, но явно разумея его) и о какой-то кулацкой психологии, о которой я вообще не имел и не имею никакого понятия. Прочитав эту непонятную для меня вещь, я с сожалением подумал только, что такая незначительная общественно и политически личность, как я, пригодилась даже для Комиссара, как средство для обнаружения им безошибочности его партийной линии. По этому примеру можно судить, каким пригодным объектом для отыгрывания на мне пришелся я средним и мелким советским чиновникам. Все стали доказывать на травле меня свою приверженность марксизму, особенно, конечно, беспартийные.