Судьба попугая - стр. 45

Добрынину не хотелось разматываться, сбрасывать с себя эти теплые оленьи шкуры. Он только присмотрелся к столбику, узнал сверху голову вождя и окончательно успокоился.

– Че ты ему говоришь-то? – спросил.

– Спасибо за то, что народ мой жив! – объяснил уже закончивший кланяться урку-емец.

– А дорогу дальше ты найдешь?

– Собаки знают! – ответил Ваплахов. – Мы только чуть-чуть в сторону отъехали.

Сани скользили легко и плавно. Только полозья выдавливали иногда из снега какой-то свистящий звук, негромкий и нерезкий.

– А ты знаешь, что Эква-Пырись очень животных любил? – спросил вдруг Добрынин.

– Эква-Пырись всех любит! – охотно поддержал беседу Дмитрий. – Медведей любит, людей любит, моржей и рыбу любит…

– И кошек любит! – добавил Добрынин.

– А кошки – это кто?

– Звери такие домашние…

– Молоко дают? – поинтересовался урку-емец.

– Нет.

– Пушнину?

– Ну, в общем, они… да… пушистые такие…

Ваплахов, не оборачиваясь, кивнул.

– А знаешь, как по-русски Эква-Пырись будет? – спросил оживившийся народный контролер.

– Как?

– Ленин! – ответил Добрынин.

– Так коротко?

– Да-а. – Добрынин кивнул. – Большой человек был! И скромный, не жадный совсем…

– Откуда так много про Эква-Пырися знаешь? – удивился урку-емец.

– У меня две книги о нем есть.

– Дашь почитать? – спросил Ваплахов.

– Дам, – ответил Добрынин.

Сани скользили легко и плавно. Все реже встречались на пути одинокие деревья. Чаще по обе стороны белела снежная пустыня, бесконечная и безжизненная.

Однако народный контролер чувствовал себя хорошо. Оленьи шкуры не пропускали холод, и только брови и глаза ощущали его колючее присутствие.

– А еще Ленин, Эква-Пырись по-вашему, подарки получать не любил, – припомнил вслух Добрынин.

Ему хотелось говорить. Дорога впереди была длинная. А скрип полозьев уже порядком надоел народному контролеру.

Урку-емец с интересом выслушал рассказ Добрынина о том, что Эква-Пырись не любил получать подарки.

А день все продолжался, и белое солнце, казалось, висело неподвижно на своем месте, словно вмерзло оно в небо, как те два народных контролера – в лед.

Добрынину уже хотелось чего-нибудь съесть, однако тут же он представил, что для этого придется размотаться, вытащить из-под оленьих шкур руки. Вздохнув, он решил подождать еще немного.

Еще одно сильное одинокое дерево пронеслось мимо саней и осталось позади, посреди снежной пустыни.

Урку-емец запел негромко свою национальную песню.

Песня Добрынину не понравилась, была она какой-то заунывной, да и непонятной совсем.

Хотел было он запеть русскую песню, про замерзающего ямщика, но передумал, так как для этого надо было открывать рот, а значит можно было простудиться.