Страсть. Книга о Ф. М. Достоевском - стр. 80
– Возьмите Пушкина прежде всего! Пушкин протягивает нам руку оттуда, где свет, где просвещение, где оскорбительные предрассудки не гнетут души человека. Это хлеб духовный для нас. В Пушкине в первом проявилось назначение русское. Он соприкоснулся с великими европейскими идеалами, однако ж остался просвещенным и гуманным по-русски, потому что назначение русского человека всеевропейское, даже всемирное, оставаясь в то же время истинно русским. А соприкоснулся с великими идеалами – и стал великим художником, великим во всем, великим в каждой самой малой черте. Вот соприкоснитесь и вы с великими идеалами, откройте, вспомните, найдите сотни, десятки сотен примеров. Хоть этот…
Он сильно обвел рукой:
–“Чертог сиял”!
Он почувствовал изумление, слезы, восторг. Он говорил задыхаясь, брызжа слюной:
– Вы видите, видите здесь, в этих двух как будто обыкновенных словах, только двух, но точных, выразительных, с какой и дерзостью гения и просто поставленных рядом, вы видите в них одним разом всю красочную картину древнего, не современного нашего грязного, пошлого, лицемерного, а торжественного, прекрасного, хоть и распутного древнего мира. А вот слушайте, слушайте дальше!
Он остановился, выдержал паузу и просто, негромко, торжественно начал:
В своем ликующем, праздничном восхищении он жаждал продолжать, продолжать и довести до конца, до последнего вздоха, однако ещё больше спешил досказать свою мысль и, подумав мгновенно, точно вспыхнуло что, что и этой несравненной строфы для понимания его мысли будет довольно, с жаром заговорил:
– Вот вам вся представительница того самого общества, под которым давно пошатнулось его основание. Уже утрачена всякая вера, надежда представляется одним бесчестным обманом, мысль тускнеет и исчезает, божественный огонь угас, общество совратилось и в холодном отчаянии предчувствует перед собой бездну и готово обрушиться, свалиться в неё. Жизнь задыхается без возвышенной цели. В прозаическом будущем нет ничего, надо требовать всего от настоящего, такого же прозаического, духовно пустого, надо наполнять жизнь одним пошлым насущным. Всё уходит в тело, всё бросается в один телесный разврат, чтобы пополнить недостающие духовные впечатления, раздражает свои нервы, свое тело всем, что только способно возбудить чувственность, похоть, вернее сказать. Самые чудовищные уклонения, самые ненормальные явления становятся мало-помалу обыкновенными.