Стерегущие золото грифы - стр. 30
– Темир, – шепнула она, разрешая его сомнения.
– Тише, не разговаривай.
При первой же возможности они сделали привал. Дочке Шаманки помогли спуститься с лошади. Она вскрикнула, едва наступив на правую ногу, и Темир взял её на руки, бережно прижимая к груди. Когда удалось удобно уложить девушку, Шаманка стёрла с её щеки и шеи уже запёкшуюся кровь, сняв тяжёлый парик, промыла и перевязала рану. Решили не трогаться в путь до утра. Девушку рвало, правый глаз налился кровью. Кроме того, Шаманку волновало её бедро. Возможно, сломана кость.
Темира трясло. Он не стал ничего есть.
– Я виноват, виноват, – бормотал он, обращаясь к себе самому. – Надо было силой усадить её с собой в седло. Я так виноват. Они позвали меня помочь – и что же я?
Он уже совсем не вспоминал о том, что волновало его все эти дни пути. Среди прочих Темир, разумеется, заметил Тиылдыс, за талию которой держалась хорошенькая маленькая девочка. Рядом ехал мужчина, годящийся Тиылдыс в отцы, но с виду очень добрый и заботливый. Тиылдыс не глядела на Темира, будто его и не существовало. Но какое это имело значение теперь?
***
Долго они добирались до Укока. Темир с удовольствием отправился бы домой сразу же, как они оказались на месте, настолько был ему невыносим вид больной. Вспомнилось, как она утешала его в ту первую ночь, что Темир провёл здесь. Она была ласковая и тёплая тогда. Не должен ли и он утешить её теперь?
Темир сидел у постели Дочки Шаманки днями и ночами. Она просила рассказывать истории и сказки. Он послушно рассказывал, а та не внимала, далеко уплывая мыслями и сознанием. В чёрных глазах уже был свет, каким озаряются вечные небесные пастбища, не ведающие ночи и зимы. Спёкшиеся, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились. Часто Темиру удавалось разобрать одно-единственное имя, повторяемое день за днём. Дочка Шаманки тяжело дышала и постоянно просила пить. Темир гладил её по ёжику тёмных волос, по впалым посеревшим щекам и рассказывал, рассказывал…
Иногда она впадала в ярость, не узнавая никого вокруг, выгибаясь и издавая звериный рык. Она комкала постель и била по рукам любого, кто пытался её унять: Шаманку или Темира – для неё не было разницы.
А то вдруг принималась плакать. Жалобно, как дитя.
– Дай мне что-нибудь, – молила она Шаманку. – Не могу больше.
– Что же я дам тебе, девочка? – терпеливо спрашивала Шаманка. – Нет у меня средства облегчить твою боль.
Да и то, что раньше помогало хоть немного, больше не действовало. И дымящиеся на углях каменного блюда семена конопли дурманили одного лишь Темира, отчего всё происходящее казалось ему порой только кошмарным видением.