Стена - стр. 58

Что-то Григорию это напомнило, что-то очень знакомое. А немец небрежно сунув нож в ножны, прислушался.

– Все тихо. По-видимому, негодяй один погнался за нами… До чего же мстительная скотина!

– А ты здорово кидаешь нож! – восхитился Григорий. – Да и вообще здорово дерешься. Мне бы так. А еще больше я бы хотел уметь вот так же – уложить врага и после этого преспокойно рассказывать про оружейную мастерскую.

Фриц рассмеялся. Под его пушистыми усами мелькнули ровные, белые как сахар зубы.

– Я вообще-то профессиональный солдат. Всю жизнь только этому – убивать – и учусь. И так получилось, что вновь ищу работу. Нанялся вот в армию Сигизмунда, был принят. И, еще не дойдя до театра военных действий, уже убил… Поляка… А ведь он должен был стать мне соратником!

Только теперь Колдырев понял, для чего приехал в Оршу человек, который дважды за последний час спас его жизнь. Стало быть, Фриц, назвавшийся его другом, – будущий враг?! Стало быть, двадцать пятого сентября они будут стрелять друг в друга?

Впрочем, это по-ихнему двадцать пятого. А по-нашему-то – пятнадцатого![31]

– Вот что, Григорий, – сказал Фриц, – тихо-то здесь тихо, но все же нам лучше побыстрее убраться. Давай-ка возьмем все, что нам причитается, – и фьюить!

И немец с невозмутимым видом кондотьера обшарил тело десятника, стащил с его плеча сумку, вынул из холодеющей руки пистоль. Затем нащупал на поясе кошелек, отцепил и подкинул на ладони.

– А вот это славно! Поделим.

Колдырев сам себе удивлялся. Мало того что он совершенно спокойно рассматривает только что убитого человека, так ведь его даже не передернуло, когда убийца принялся хладнокровно обирать мертвеца!..

Немец между тем деловито оглядел голубой жупан десятника.

– Хм! Ни пятнышка крови. И на штанах тоже. Только на рубашке… Слушай-ка! А не переодеться ли тебе в это? Да не кривись, не кривись, на войне нередко приходится снимать барахло с покойников и напяливать на себя. Такая штука – война. Кстати, в польском военном платье тебе и уехать отсюда будет легче.

Колдырев вынужден был согласиться. Более того, он достал из сумки грамоту из Приказа, удостоверяющую, что ее податель – московский толмач, пребывающий за границей по государственным делам, и изорвал ее на мелкие клочки. Фриц, наблюдая за этим, поощрительно кивнул:

– Правильно. Если нас остановит разъезд и решит обыскать, то могут возникнуть нехорошие вопросы: форма – польская, а бумага – русская…

Спустя несколько минут они уже скакали прочь. И лишь отъехав на порядочное расстояние, Григорий со вздохом сказал:

– Я, похоже, втравил тебя в дурную историю, Фриц. Ты ведь польский рекрут, так?