Советский граф Алексей Толстой - стр. 12
«Наконец, и Сосновка. Подъезжаю, вижу – Саша выглянула в окошко и бросилась ко мне на крыльцо.
Вводит меня в большой дом, где занимали только две комнаты. По зимам тополи кизяком: дров в степи трудно достать. Комнаты большие, но бедно обставлены. Сейчас же чаем поить с домашними булками.
Алёша прибежал со двора. “Он у мня постоянно на воздухе”, – сказала Саша. Алёша мне стал показывать игрушечную лошадь. Вижу, прорван у лошади живот и натискано сено. “Это что же?” – спрашиваю. “Знаешь, как ни кормлю, она не ест, сдохнет не евши. Я так уж выдумал ее кормить. Вот те лошади, папины, едят и пьют, а эта нет”. И стал ей в дыру лить воду. “Да ведь она игрушечная и вся у тебя размокнет”, – сказала Саша. Алёша с удивлением на нее посмотрел. “Разве, а, ведь, она пить хочет”.
Попив чаю, Саша повела показывать усадьбу. Все комнаты в доме, кроме двух, были пустые, заставленные разными хозяйственными вещами. Алексея Аполлоновича не было дома, уехал куда-то по делу. Усадебные постройки были хорошие, и скот хороший. Саша вела домашнее хозяйство и смотрела за скотным двором. В доме была только одна простая баба. Около дома были большие ветлы и садик, небольшой фруктовый, и пруд, где по вечерам задавали концерты лягушки.
Возвратились к вечеру в дом… Алёша до самого вечера опять исчез, пришел усталый, поужинал и лег спать…
На другой день приехал и Алексей Аполлонович, оживленный и веселый. Он мне больше понравился, чем в Самаре: был проще и социальных и религиозных вопросов не затрагивал, весь наполнен был хозяйственными интересами.
Погостив два дня, стала собираться домой».
В конце жизни сам А. Н. Толстой так вспоминал о жизни в Сосновке:
«До тринадцати лет, до поступления в реальное училище, я жил созерцательно-мечтательной жизнью. Конечно, это не мешало мне целыми днями пропадать на сенокосе, на жнивье, на молотьбе, на реке с деревенскими мальчишками, зимою ходить к знакомым крестьянам слушать сказки, побасенки, песни, играть в карты: в носки, в короли, в свои козыри, играть в бабки, на сугробах драться стенка на стенку, наряжаться на святках, скакать на необъезженных лошадях без узды и седла и т. д.
Глубокое впечатление, живущее во мне и по сей день, оставили три голодных года, с 1891 по 1893. Земля тогда лежала растрескавшаяся, зелень преждевременно увяла и облетала. Поля стояли желтыми, сожженными.
В деревнях крыши изб были оголены, солому с них скормили скотине, уцелевший истощенный скот подвязывали подпругами к перекладинам (к поветам)… В эти годы имение вотчима едва уцелело…»