Совесть - стр. 6
Да, он в вечном городе Риме творил, увлеченно, взыскательно, обдуманно, счастливо и со смыслом как никогда. Синьор Челли, хозяин, сухой краснощекий старик, в ноздреватым раздувшимся носом, с круглой, как мяч, головой, потерявший почти все когда-то чернокудрые волосы, столкнувшись с жильцом на каменной лестнице, когда он в пятом часу отправлялся обедать к Фалькону, озадаченно вопрошал, покручивая на самой макушке светлый старческий пух, снявши почтительно шляпу, сбоку приглядывая хитрющими глазками:
– Синьор Никколо, что вы поделываете так долго у себя наверху? Для чего вам сидеть взаперти, когда все форестьеры с утра до ночи бегают, подобно газелям, чтобы не пропустить осмотреть какой-нибудь обвалившийся камень, который я не взял бы на ремонт вот этих старых ступеней? Берегите здоровье, это я вам говорю, почаще выходите на воздух, на ваших бледных щеках совсем не играет румянец, который должен всегда украшать уважающего себя человека.
Остановившись беспечно, с привычным вниманьем приглядываясь к нему, всякий раз вдруг улавливая промелькнувшую новую интонацию, новое слово или новый поворот головы, делавший старого Челли странно похожим то на римского императора, то на шута, он отвечал, дружески кланяясь:
– Благодарю вас, синьор, ваши щеки всегда лучезарны, а я тоже иду прогуляться, чтобы вконец не испортить здоровья, о котором вы так сердечно печетесь, за что я, поверьте, признателен вам, однако не могу не сказать, что долгая прогулка хороша и приятна лишь после хорошей и долгой работы на благо себе и другим.
Старый Челли заразительно мелко смеялся, обнажая обломки почернелых зубов, покачиваясь на всё ещё стройных ногах, лукаво шмыгая носом:
– Работа! Что у вас зовется работой? Я часто слышу, как вы ходите там у себя туда и сюда, это вы и зовете работой?
Ничего иного не ожидая от старого Челли, долгим черным трудом заработавшего себе на старости лет этот обшарпанный, повидавший виды каменный дом, благодарный ему после долгого одиночества у себя наверху за этот глубокомысленный старческий лепет куда больше, чем за какую-нибудь философическую беседу, он признавался, весело улыбаясь:
– Я не просто хожу целый день туда и сюда. Я, видите ли, синьор, должен написать огромную книгу, в которой так много страниц, как листьев на старом осокоре, что рос когда-то у нашего дома.
Старый Челли вздымал в изумлении кустистые брови, отступая на шаг, вопрошая:
– Так долго? Вы ходите там уже много дней!
Он весь по привычке сжимался, уязвляемый в это самое место сотни, может быть, тысячи раз, однако от старого итальянца, мелкого лавочника, этого рода попреки, натурально, не могли причинять особенной и продолжительной боли, и он, очнувшись, беззаботно усмехаясь в усы, старательно пряча мгновенное замешательство, спокойно, вежливо изъяснял: