Совесть – имя собственное - стр. 52
И ещё потому, что кушать, даже при беспросветном пьянстве, иногда, всё-таки, хочется. Но и в годы печали, и в годы благоденствия, поедание собак в советских исправительных учреждениях идёт с устоявшейся регулярностью.
Разными путями (как деньги и другие, запрещённые инструкциями, вещи) собаки попадают к зэковскому столу, делая его более разнообразным, калорийным и торжественным.
Сам факт такой трапезы превращает её в изысканное, экзальтированно – весёлое застолье, редкое без доброй выпивки, и большого числа участников.
А ощущение некоего нравственного полузапрета повышает остроту ощущений, и даже даёт участникам осознание некоторой исключительности, потому что не каждому в лагере удаётся участвовать в таком застолье: Во-первых – это недешёвый деликатес. Во-вторых, кому попало вольный человек в зону собаку не привезёт. А в третьих нужно место, инструмент, посуда, печь, помещение и стол.
Как раз низшим слоям лагерного мира, наиболее голодным и обездоленным, о таком застолье можно только фантазировать, потому что, как говорится, «не по Сеньке шапка». Правду сказать, так некоторые из сидельцев брезгуют собачатиной. Но это уже от завышенного самомнения, или, неприличествующего обстоятельствам, достатка. Совсем не значит, что люди, съевшие собаку, жестоки и бездушны. Ничуть не бывало. Обидевшему собаку, без причины, могут и голову пробить. Никогда уважать не будут человека, ударившего ногой собаку или кошку от злости. Извергов нигде не жалуют. Так что репутация едоков не страдает, и муки совести их не терзают.
Как не терзают они и остальных жителей Земли, скушавших на обед шашлык из поросёнка, с которым ещё утром любовно игрались.
Как говорят поедатели земноводных:
– Такова се ля ви!
Ну, так вот…
Однажды в ночную смену, водитель лесовоза, оставил в будке разделочного звена Толика Дробова, привязанную за ножку стола, собачку. Собачка к утру развязалась и встретила прибывших по разводу зэков радостным лаем и другими признаками выражения восторга и дружелюбия. Она бегала от одного работяги к другому, громко лаяла, пытаясь лизнуть каждому руку или хотя бы зацепить бочком. Съесть такую животину было невозможно, да и комплекции она была, из-за молодости, невзрачной.
С тех пор она жила в будке Дробова, всеми любимая и всеми подкармливаемая. Собачка была, мягко говоря, не красавица, но очень добрая и приветливая.
Поначалу она жила без имени. А потом к ней прилепилась кличка Босяк, поскольку была она мужеского полу.
Звено Дробова целый день работало на площадке, разделывая на ассортимент за смену четыре – пять машин леса, и Босяку пришлось бы скучать в будке весь день, если бы не Вацек, который отирался в будке разделыпиков. Работать Вацек не любил и не умел, а потому лагерная жизнь его протекала в праздности и размышлениях. Он не был из уважаемых людей, как не может быть уважаем в лагерном коллективе человек, не приспособленный к выживанию при тяжёлых обстоятельствах. Но и плохого за ним не числилось. Уж во всяком случае львовский этап, с которым он прибыл, ничего компрометирующего о нём не говорил.