Соперница - стр. 4
Вместо того чтобы согласно плану экскурсии сопровождать группу в тратторию, Энцо ускользнул, пообещав подойти позже. Как только туристы покинули театр, он поспешил вернуться в зал. Старуха не сдвинулась с места, она сидела в центре партера в седьмом ряду – идеальное место для обзора, что явно свидетельствовало о принадлежности к касте знатоков.
Он подошел к ней с почтительной неспешностью. Ее волчьи глаза заметили молодого человека и удерживали его в поле зрения.
Он поклонился:
– Простите, я тогда не узнал вас.
Старуха поджала губы, тяжелые сухие веки дрогнули. Он искренне взмолился:
– Я не хотел вас обидеть.
Смиренное раскаяние Энцо, оробевшего и в то же время преисполненного почтения, заставило старую даму разжать челюсти. Она была при полном макияже – поистине боевой раскрас: иссиня-черные волосы, землисто-коричневые изогнутые брови, розовато-бежевый тональный крем, кармин на губах, лазурь на морщинистых веках. Все это производило дерзкое и вместе с тем отталкивающее впечатление, своего рода невероятный вызов, который, отрицая дряхлость, одновременно ее подчеркивал. Свет, падавший на яркий грим, выявлял морщины, складки истончившейся кожи, на которой местами, как пыль, скапливались крупицы пудры.
Энцо, склонившись к ней, готовился услышать потрясающее откровение.
– Кто вы? – вновь спросил он.
Она вздернула подбородок.
– Не уверена, что вы достойны это узнать. – Она отвернулась. – Учитывая ваши вкусы…
Энцо принялся оправдываться:
– Но, синьора, мне нравится не только Мария Каллас, мне нравятся многие певицы.
Она осторожно покосилась на юношу, чтобы убедиться, что тот не лжет. Стремясь узнать хоть что-нибудь о ней самой, он продолжал настаивать; у него так разыгралось любопытство, что он решился временно предать своего кумира.
– Уверяю вас: я никогда не считал, что на свете существует лишь одна Каллас или что история оперы начинается с нее и ею заканчивается.
– Разумеется, нет!
– Я обожаю оперу. Позвольте мне узнать о вас, раз уж мне выпала честь познакомиться с вами.
Острый взгляд старухи сфокусировался на полудетском лице, потом на тщедушном теле юноши, дрогнул, затуманился и устремился к оркестровой яме.
– Все это было так давно, – смягчившись, пробормотала она, явно растроганная. – Un bel dì, vedremo…[3] – спотыкаясь, выдавила она. Пожелтевшую роговицу увлажнила слеза, застряв в складке багрового века. – Un bel dì, vedremo… Эту арию я пела здесь. Мне было двадцать два года, я разучивала партию мадам Баттерфляй, и мне во второй раз предстояло выйти на сцену «Ла Скала».
Она напела: