Сонька. Конец легенды - стр. 25
Воровка подошла поближе.
– Михель, это я… Соня!
– Соня? – переспросил он, подозрительно глядя на нее.
– Соня. Не узнал, что ли?
– Теперь вроде узнал.
Странность его речи заставила воровку отступить на шаг.
– Ты чего, Михель? Я – Соня.
Он торопливо произнес:
– Узнал, Соня… – оглянулся по сторонам, шепотом спросил: – Где я, Соня?
– В карцере! Ты убил человека.
– Убил человека? – тихо переспросил он, и зрачки его глаз расширились. – Генеральшу?
– Генеральшу ты убил давно. А теперь пана Тобольского.
– Кого?
– Поляка. Пана Тобольского.
– Не помню. – Блювштейн вдруг взял ладонями ее лицо, приблизил к себе почти вплотную. – А где я, Соня?
Воровке стало нехорошо от его взгляда, от разговора, она тихо промолвила:
– Как где? На каторге! Тебя сослали на пожизненную!
– На пожизненную? Не помню… Ничего не помню. – Глаза его стали наполняться слезами. – Боже… Неужели это правда? – Он схватил воровку за плечи, принялся с силой трясти ее: – Генеральшу помню, поляка нет! Даже тебя не сразу вспомнил!
– Потому что Господь отнял у тебя разум.
– За то что убил?
– Двоих убил.
Михель с ухмылкой посмотрел на нее.
– Нет, не отнял. Он мне его вернул. Второй раз убил, и ко мне вернулся разум. Только зачем Господь сделал это, Соня?
– В наказание. Значит, ты не все еще испытал в этой жизни.
Михель спросил сдавленно:
– А что я еще должен испытать?
– Одному Богу известно.
– Не хочу, Соня. – По его щекам текли слезы. – Хочу жить как раньше. Ничего не знать, ничего не понимать, ничего не бояться.
Он оставил ее, медленно отошел в угол, присел на корточки и затих.
Сонька присела рядом. Михель обнял ее, прижался, и так они какое-то время сидели молча. Наконец воровка вытерла ладонью свои мокрые глаза, поднялась.
– Мне пора.
– А я?
– Жди, когда выпустят. Подержат, помурыжат и выпустят. Что с тебя возьмешь, с придурка?
У выхода Сонька остановилась, с усмешкой сообщила:
– Мы тут ведь с тобой не одни, Михель. У нас дочка.
– Дочка? – спросил он удивленно.
– Да, дочка… Михелина.
– Моя?
– Наша.
– Тоже на каторге? А ее за что?
– За мать.
Михель зашептал:
– Нужно бежать! Хотя бы ради дочки! Здесь нельзя оставаться! Подохнем!
– Нужно. Но об этом потом. – Сонька оглянулась, тихо предупредила: – Главное, чтоб никто ничего не понял. Оставайся таким, каким был… Придурком оставайся! А все остальное придумается. Я еще приду к тебе.
И налегла на дверь.
Михелина сидела за столом в кабинете Гончарова, пила чай, вела с начальником поселения неторопливую, с элементами кокетства беседу. Никита Глебович курил тонкую ароматную папироску, щурился от дыма, внимательно, с интересом изучал симпатичную каторжанку.