Сокол Спарты - стр. 59
На пристани, покуда хватало глаз, кипела разгрузка и погрузка. Ксенофонт в строю полез себе под новый кожаный панцирь и начал с упоением чесаться. Он видел, как некоторые суют себе под доспехи камешки и поерзывают; так Ксенофонт усвоил, как можно смягчать зуд. Те, кто поопытней, знали, какие места на теле лучше смазывать маслом, как выкуривать из плащей блох, а еще как важно иметь при себе пусть даже мелкую посудину с водой. Эти сотни мелочей, составляющих разницу между бедствием и спасением от него, были ему покуда неизвестны. Ксенофонт постигал их со всей возможной быстротой, но… Он тихо ругнулся.
Матрос потерял терпение и озлобленно орал на коня, весь красный от натуги. Вокруг уже собирался люд. Ксенофонт подошел в тот самый момент, когда конь мотнул головой, заодно сдернув с места и своего истязателя. Едва успев оправиться, тот снова замахнулся плеткой.
Ксенофонт сзади выхватил ее у него из руки и отбросил в сторону.
– Ты пугаешь существо, которое сильнее тебя. Неужто хочешь, чтобы оно прямо здесь, у мостков, сломало ногу?
Матрос был так разъярен, что подумывал ударить этого молодого выскочку. Намерение промелькнуло в его глазах, но в следующую секунду порыв унялся. Матрос не знал, кто перед ним, но ведал, что за оскорбление вышестоящих полагается суровое наказание. Воспользовавшись замешательством, Ксенофонт вынул из его рук поводья.
– Давай-ка лучше его успокоим, – предложил Ксенофонт, стараясь звучать мирно скорее ради лошади, чем для матроса. Тот буркнул какую-то грубость, которую он пропустил мимо ушей. На самом деле матрос был даже рад передохнуть от своих потуг, хотя и остался стоять рядом, со злорадной ухмылкой, скрестив руки на груди. Судя по всему, он изготовился злословить насчет действий этого доброхота, как, видимо, злословили о нем самом. Разница была в том, что оценки матроса Ксенофонта не занимали.
Смену человека при узде лошадь наблюдала выпученными глазами. Ксенофонт не раз задавался мыслью, есть ли у лошадей сметливость и как она развита. Похоже, в какой-то степени им были присущи и злопамятность, и даже лицедейство.
– Ну-ка, ну-ка. Дай я на тебя полюбуюсь, – ласково произнес он. – Какой красавец.
Поводья он держал крепко, но не тянул и уж тем более не мерялся силами с жеребцом, способным без труда уволочь человека за собой. Разговаривая, Ксенофонт повернулся, как бы собираясь уходить.
Конь словно прирос к месту. Краем глаза было заметно, как матрос злорадно ухмыляется. Он наклонился что-то сказать тому, кто стоял рядом. Ксенофонт глянул в их сторону и нахмурился, узнав в том зеваке Геспия.