Социологический ежегодник 2010 - стр. 41

Четвертый шаг в реконструкции модели Буравого связан с новым прочтением: а) отношений публичной и политической социологии; б) внутреннего содержания последней; в) связей каждого из этих сегментов дисциплины с профессиональным социологическим знанием. Отказавшись от принципа рефлексивно-инструментальной поляризации знания, Морроу задается вопросом об «альтернативной локализации несхожих когнитивных стилей политической и публичной социологии» (с. 62). Альтернатива в данном случае состоит в замене дихотомии целей и ценностей рядоположенностью двух вариантов этики ответственности. Заимствуя термин Вебера, автор статьи поясняет, что в современной социологии дилемма ценностных / целерациональных ориентиров уступает место конкуренции стратегий комбинирования (идеальных) целей и средств их достижения. С этой точки зрения необходимо различать узкопрагматическую, или конвенциональную, этику ответственности (политическая социология) и плюралистический критический прагматизм, или радикальную этику ответственности (социология публичная).

Радикальный вариант этики ответственности ставит во главу угла более или менее отдаленные цели (ценности) социального развития (не пренебрегая обсуждением возможных средств их реализации, пусть даже утопических и непрактичных в плане текущей политики). Конвенциональная ее разновидность делает выбор в пользу калькуляции сиюминутных средств (не всегда оставляя вне поля зрения цели социально-политической трансформации). При этом, продолжает Морроу, знание, аккумулируемое профессиональным сегментом дисциплины, не следует считать эмпирическим источником только политической социологии, поскольку к этому же знанию обращается и социология публичная в поисках способов конструирования «иного» социального порядка. Кроме того, отношения между этими сегментами социологического поля никак не могут считаться статичными, как полагает Буравой (то же самое справедливо и применительно к отношениям публичной социологии с государством и рынками). Публичная социология в той или иной ее форме не чужда самым разным политическим режимам (например, нацистской Германии); она может быть «сильной», и тогда ее голос становится рупором гражданского общества, или «слабой», и тогда политическая ипостась дисциплины низводится до уровня средства технического обслуживания интересов привилегированных социальных слоев.

Таким образом, резюмирует свои выводы автор статьи, «поляризация политической и публичной социологии в модели Буравого, привязанная к необоснованному противопоставлению рефлексии и инструментализма, затушевывает существенную внутреннюю разнородность первой и заставляет ассоциировать вторую исключительно с гражданским обществом в их совместной оппозиции государству» (с. 64). Морроу предпочитает не отдавать политическую социологию на откуп сугубо инструментальной перспективе социального ви́дения, лишенной ценностного компонента, а просто дифференцировать две модели прикладного социально-политического знания – технократическую и демократическую (просвещенный либерализм), которые «обусловливают несовпадение типов рефлексии о приоритете целей / средств в границах демократических форм организации публичной сферы». Помимо этого, «в противовес модели Буравого, акцентирующей защитные функции публичной социологии, радикальная этика ответственности поддерживает неизменный интерес к содержательной стороне публичной политики и ее трансформации» (с. 64).