Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки - стр. 36

Согласно переводу воспоминаний А.А. Печерского от 1952 г., стояла довольно теплая погода, когда 80 отобранных русских заключенных были отправлены в длинные бараки с нарами. Остальные с поезда остались за забором, и А.А. Печерский говорит, что больше никогда никого из них не видел. Мужчины сели вместе на улице возле бараков, разговаривая о доме и близких. Хотя А.А. Печерский не имел ни единого сообщения от своей семьи, он убедил себя, что они все эвакуированы, а потому находятся в безопасности. К нему подошел говорящий на идише еврей, которого Печерский не понял. Он оставил разговор другим и сидел молча. Но он вспоминает ужасный момент: «Внезапно я увидел серые облака дыма, плывущие в нашу сторону и рассеивающиеся на горизонте дальше. В воздухе был ужасный запах. Я спросил, что горит. Еврей предупредил меня, чтобы я не смотрел. «Там сжигают тела товарищей, прибывших с вами сегодня». Я почувствовал тошноту»[66].

Вскоре русские решили, что надо бежать. С первой недели А.А. Печерский начал делать шифровки неразборчивым почерком.

Существует так много описаний Собибора и творимых там зверств, что пересказывать их здесь не имеет смысла. Многие свидетельства повторяются, и рассказы о Собиборе унифицировались со временем. Выжившие слушали истории других бывших заключенных; они общались на общих собраниях, объединили истории и добавили рассказы других к своим собственным. Всё же, несмотря на прошедшие десятилетия, отдельные судьбы сияют ярче других. Я была потрясена, услышав эти свидетельства в 2009–2010 гг., улавливая различия во множестве похожих аудиовизуальных архивах, собранных за 70 лет. Из множества уголков я смогла взглянуть на невероятные преступления, творившиеся в лагере, и лежащее в основе состояние вечного ужаса и насилия, которое оставило психологические и физические шрамы.

Мало-помалу массовые убийства прибывающих людей встраивались в повседневную жизнь заключенных. Некоторым потребовалось две недели, чтобы привыкнуть, остальные описывают, что становились жестче или постепенно адаптировались к стратегии выживания, которая состояла в том, чтобы не думать, а исполнять приказы максимально точно. Выбора не было. Любой провал карался избиениями, пытками или смертью. Угроза жизни могла возникнуть, если эсэсовцу не нравилось лицо заключенного или если узник просто был не в том месте. Пугающие чувства, что никто не знал доподлинно, что происходило в других частях лагеря, усиливали волнения. Каждый видел лишь маленький кусочек. Но заключенные слышали рассказы и получали информацию, сидя вместе вечерами, когда долгий рабочий день заканчивался – вечерами, в которые могли в любое время ворваться немецкие или украинские охранники, любившие прерывать их насилием и пытками. Новые садистские и смертельные игры могли быть придуманы в любой момент, и заключенные были в полной власти надзирателей. Им приходилось подчиняться, когда им приказывали танцевать, изображать животных или совершать половые акты, потому что отказ означал отправку в газовую камеру.