Смертная чаша - стр. 4

– Добрые люди, зовут меня Зало́м, и я сей дороге хозяин. Слазьте с коньков, кладите зипунишки, оружьишко и серебришко. До ближнего села две версты, авось добредете, боков не омморозив. Лучше бы нам миром поладить, тады щекотать вас железишком не придется… Ась?

– Ну, кто из нас? – устало вздохнув, спросил у бритого конник в лисьей шапке. – Третий же раз на проезжей дороге…

– Давай, я что ль… – с казовой ленцою ответствовал тот, медленно вытягивая саблю из ножен.

Грабастики зашумели. Кто-то поближе шагнул, кто-то подальше отшатнулся. Лучник натянул тетиву, метя в бритого, вожак поднял саблю, болбоча что-то вроде: «Э! Э! Э! Не балуй! Не балуй!» Бугай с клевцом остался неподвижен.

– Охолони, – произнес второй всадник. Лицо его, во все стороны расточенное железом, хранило покойное выражение.

Твердая рука легла на руку бритого, не давая извлечь клинок.

– Чего еще, справлюсь…

– Ведаю, Кудеяр. Жалею фофанов. Нéсмыслы, головы дуром кладут… Я сам.

Тот зло ощерился:

– Какие фофаны? Околотни, дроволобища!

Но товариш его уже спрыгнул с коня.

Двигался он с неожиданной резвостью: разбойный люд никак не мог за ним уследить: вот, вроде там стоял, у жеребца своего, и вот уже – раз! – в шаге от старшого.

– Я окольничий князь Димитрий Иванович Хворостинин, воевода великого государя, – заговорил он неожиданно чисто и звонко. – Ежели разойдетесь мирно и дадите проехать, уйдете все живы-целы. А ежели нет, то…

– А ежели я хочу головой твоею в расшибец сыграть? – передразнил его Залом.

И хотел он еще что-то добавить, но в сей миг Хворостинин, глядя себе под ноги, пробормотал с сожалением:

– Понос слов, запор мысли…

Десница Дмитрия Ивановича сделала три неспешных движения – то есть казались они неспешными, и вроде бы не составляло никакого труда уловить намерение князя, а уловив, остановить его, но ни вожак, ни кто-либо иной из разбойной братии ничтоже не успели. Прямой клинок вылетел из ножен, глубоко рассек Залому скулу, кровь оросила снег. Рядом с алыми каплями упали в хладный пух мизинец и безымянный палец вожачьей правой руки, полетела на дорогу сабля его.

Завывая, от ловкого тычка упал Залом на лучника, и оттого первая стрела его ушла вéрхом, воронам на посмех. А вторую он уже не сумел выпустить, ибо левая глазница его оказалась прорублена.

– Око моё, око! Око! – взвизгнул лучник, оседая в сугроб. Обеими ладонями зажимал он глазницу, а из-под пальцев уже сочилась кровь с беловатой жижицей вперемешку.

Кто-то дернулся было сбоку с рогатиною, бугай заорал: «Бей его!», – поднимая своё страшное оружие.