Смерть Вазир-Мухтара - стр. 71
– Александр, – сказала она строго, – этого никто нынче не делает, посмотрите: никого нет.
У человеческих слов всегда странный смысл, – про тысячную толпу можно сказать: никого нет. Действительно никого не было. Людей высшего сословия грязь пугала, потому что они называли ее грязью, простонародье называло ее сыростью. Карет не было видно.
Грибоедов поддерживал Катю не хуже гостинодворского молодца и тоже был недоволен.
Над Катей смеялись, как над своей, простонародье знало: как ни вертись, женщина останется женщиной, и у актерки развеваются юбки так же, как у горничной девушки.
Но его они просто изучали, наблюдали. Равнодушие их взглядов смущало Грибоедова. Он был для них просто шут гороховый, в своем плаще и шляпе, на качелях.
Одежда! Она не случайна.
Но ведь как бы он выглядел в народном платье, с сапогами-бутылками. Впрочем, какое же это народное платье? Поврежденное немцами и барами, с уродливыми складочками. Армяки суздальцев и ростовцев не в пример благороднее и, скорее всего, напоминают боярские охабни[164]. Попробуй наряди в армяк[165]… Нессельрода.
Русское платье было проклятой загвоздкой. Всего лучше грузинский чекмень.
– Катенька, Катя! – сказал Грибоедов с нежностью и поцеловал Катю.
– Боже! Лучше места не нашли целоваться! – Катя сгорела со стыда и радости, как невеста сидельца[166].
Качели шли все быстрее.
– Александр! Александр! – позвал отчаянный голос сверху.
Грибоедов выгнул голову кверху, но увидеть никого не мог. Голос был Фаддея.
Фаддей был готов выпрыгнуть из своей люльки и простирал к нему вниз руки, напружившись.
– Вывалишься, Фаддей! – крикнул серьезно Грибоедов.
Фаддей уже был под ними.
– Наблюдаю нравы, – булькнул Фаддей где-то в воздухе.
Стало необыкновенно приятно, что Фаддей здесь и Катя…
– Катя, дурочка, – говорил он и гладил ее руку.
Лучше женщины, право, не отыскать. Простая, и молодая, и разнообразная, даже штучки от театральной школы его умиляли. А изменяла она… по доброте.
Все же ему стало неприятно, и он отнял руку от Кати.
Потом они гуляли.
Вдруг кто-то крикнул: «Караул!» – и толпа завернулась воронкой внутрь; у маленького человека из крепко стиснутой руки выбивали кошелек, и тотчас, как по команде, на примятую в картузе голову опустились три или четыре кулака.
Воришку держал за шиворот квартальный и устало толкал его тесаком в спину. Грибоедов забыл о Кате и Фаддее.
Он проталкивался, и люди с раскрытыми ртами молча давали ему дорогу.
Так он очутился в самой воронке.
Двое сидельцев молотили, молча и раскрасневшись, воришку по голове, а он, тоже молча, как бы нарочно, оседал в грязь, и осел бы совсем, если б его не держал за шивороток квартальный. Квартальный держал его правой рукой, а левой редко бил тесаком по спине.