Слон меча и магии - стр. 18

Теперь кто-то просто должен бросить камень.

Рилум поёт в моих ушах и жилах. Я разбегаюсь, и каждый мой шаг поднимает тучи пыли; мне кажется, я расту, возношусь. Энергия бурлит во мне и вокруг меня, выплёскивается наружу янтарным гало. Стражники не знают, открывать ли мне ворота или нет; они не успевают принять решение, и я попросту пробиваю их насквозь.

Я – падающая звезда. Ударяюсь о дворец, и всё вокруг тонет в яркой вспышке. Мир трещит по швам. Целая секция дворца валится вовнутрь. Ревёт разгорающееся пламя, кричат люди, большинство бежит от меня, кто-то – ко мне, звенят колокола, и посреди всего этого стою я, Янтарная. Стою и жду. Принца, лисситскую гвардию, других придворных магов – жду их всех, со всеми готова встретиться. У меня для них послание. За моей спиной рождается новый Левиафан Аллеры, и я – вестница его.

Печь нашей хаты горяча, но не горячее отцовского гнева.

– Сними руки, хорёк, – строго прогудел отец. Голос его шершав и низок, будто весь в нагаре.

Я послушно отдёрнул ладони от печки. Тёмные отпечатки пальцев на белой глине сразу поблёкли от жара. Как если бы печь хотела поскорее избавиться от моих следов. Я сжал зубы.

– Отчего же твои ладошки потны, хорёк? – раздался позади хриплый смех, ввинчиваясь под самые рёбра. – Мараешь печь, кормилицу нашу?

В горле пересохло, стало саднить.

– Они сами, – выдавил я. – Очаг же свят, как свято таборянство.

– Таборянин, если умысла злого не имеет, руками не потеет, – сделался чугунным голос отца. – Мокрые руки случаются у воров, зрадников и трусов. Украл чего? Предать свой табор решился?

– Ни в коем разе, – сглотнул я. Сглотнул не потому, что виновен, а оттого, что знаю каждое слово наперёд.

– Так боишься меня, что ли? – хмыкнуло сзади.

Боюсь, боюсь, заложный подери! Как же до чёртиков боюсь. Не впервой, уже проходили – но снова холодела спина, и вновь мокли ладони. Молвят, привыкнуть можно к чему угодно, но боль – другое дело. Подчас ожидание боли, знакомой по дурному опыту, только усиливает её.

И никакой привычки к ней нет.

– Молчишь? – выдохнул отец, хрустнув то ли шеей, то ли запястьем. – Ну молчи. Рот твой меня не боится, стало быть, раз правды не раскрывает. Да вот ладошки – что псина в течку. Сдают тебя с потрохами, хорёк… Но ответь-ка: кем прихожусь тебе?

Я опешил, услышав новый вопрос, что доселе не звучал перед печью.

– Батькой, – растерянно выпалил я.

Звякнули заклёпки отцовского пояса. Истерично скрипнули половицы под тяжёлыми сапогами.

– Нет-нет, ссыкливое ты отродье, – в нос дало куревом; меня замутило, – барон я тебе, а не батька. И если таборянин духом слаб, то кому его поучать, как не барону? Ты сразу родился сломленным, хорёк. Жалким. Но твой барон выправит тебя – ведь таков его долг перед табором. Вышколит, вышкурит, выдернет из этой обёртки настоящего мужчину. Даю тебе слово барона, слово Саула.