Слишком толстая, слишком пошлая, слишком громкая - стр. 8
В конце концов все непокорные женщины, о которых я пишу в этой книге, пошли на уступки, чтобы их работа или творчество были одобрены широкой общественностью. Сосредоточившись на непокорности, пробившейся в мейнстрим, я в своих эссе рассказываю о преимуществах и недостатках подхода, при котором женщины «сглаживают свои острые углы», чтобы попасть на обложку Vanity Fair или на страницы GQ, на экраны многозальных кинотеатров по всей Америке или в Белый дом, и веду к тому, что непокорность по-прежнему в значительной степени исходит от белых и гетеросексуальных женщин.
Кто-то может взглянуть на мою фотографию или прочитать мое резюме и спросить, какое мне дело до непокорности: я белая худая блондинка. Я выросла в семье из среднего класса в обычном среднем городишке. Я была круглой отличницей. Семь лет была участницей группы поддержки. В старшей школе проблем у меня не было, кроме того единственного раза, когда я пропустила занятие по углубленному английскому, чтобы пойти на премьеру «Звездных войн». Я гетеросексуалка и цисгендер [8]. Я училась в хорошем высшем учебном заведении и получила степень доктора философских наук (PhD). Мне выписали штраф за превышение скорости всего один раз. Но вся эта моя послушность – потребность угождать и самоконтроль – выросла из страха.
Моя мама была математиком, она была странной, не пользовавшейся декоративной косметикой математичкой, так что боялась я определенно не ее. Но я всегда страшилась того, что могут подумать обо мне другие: одноклассники, мальчики, которые мне нравились, и даже те, которых я не выносила, случайные прохожие, учителя, чьего одобрения я так жаждала. И страх был настолько сильным, что я позволила ему усмирить, заткнуть, заглушить то во мне, что меня радовало. Я перестала поднимать руку в классе. Я истязала себя чрезмерными тренировками и нелепыми диетами собственного сочинения – не потому, что мне нравилось бегать, а потому, что я до смерти боялась растолстеть. Я не верила, что Бог оставит меня, если я потеряю девственность, но хранила невинность и держала свои тайны при себе в страхе, что меня заклеймят «шлюшкой». Я не употребляла алкоголь: кто знает, что я смогла бы сболтнуть или вытворить, будучи пьяной. И вроде бы я казалась счастливой, но каждое мое движение было продиктовано страхом. Отчасти этот страх был вызван тем, что я жила в провинциальном городке, где царствовали сплетни и зашоренность, поэтому другие способы существования были просто немыслимы, но половину этих тревог и опасений я придумала себе сама.