Слепая бабочка - стр. 34

– Не тебя. Но ты останься.

– Зачем?

– Поговорим. А то я тону… Всё волны, волны… До тошноты укачался.

Умный. Знает, что боль заговорить – заболтать можно. Как Катерина болтала, когда Арлетта руку сломала. А не будь этого ночного брата, снова лежала бы переломанная. Долг платежом красен. Только как тут разговаривать, когда он еле шепчет. Пришлось склониться пониже, так что щеки коснулось чужое дыхание.

– Хорошо. Про что разговаривать будем?

– Ну… могла бы спросить, как… как меня зовут.

Арлетта хмыкнула.

– Зачем? Ты ж ночной брат. Всё равно правды не скажешь.

– Я не…

– Вот и я про то же.

– А тебя зовут как-нибудь?

– Арлетта.

– Разве ж это имя? Так только собачек кличут. Ма-аленьких.

– Это моё имя, – чопорно сказала Арлетта, напомнив себе, что на больных обижаться не следует. Больной Бенедикт вёл себя куда хуже.

– А крещёное имя у тебя есть?

– Нету. Мы шпильман. Нам крещёных имён не положено.

– Значит, ты с рождения шпильман.

– Ну да, так всегда бывает. Редко иначе.

– М-м-м…

Арлетта не сразу поняла, что это не продолжение разговора, а просто тихий болезненный стон. Её руку опять стиснули как клещами. Снова попробовала выдернуть, и снова не вышло. Вроде слабый, а хватка железная. Рука шершавая, грубая, горячая. Арлетте сделалось страшно. Однажды, когда они путешествовали вместе со зверинцем, клоун пошутил, запихнул её в тесную клетку к чёрному пардусу. Зверь был старый, больной, ничего ей не сделал, но страшно было до тошноты. Прямо как сейчас. Чёрный пардус… Опасный, горячий, злющий… Вцепился – не отдерёшь! Ой, беда, беда!

Но в этот раз главная беда пришла извне. Бенедикт диким голосом завопил «тпру!», повозка остановилась, а Фиделио, высунувшись наружу, залился отчаянным лаем. Снаружи, за полотняными стенками слышался топот, фырканье и ржание остановленных на всём скаку лошадей. Острый запах пота и жар горячих, метавшихся совсем рядом конских тел, казалось, разъедали полотно крыши.

– Именем закона, стой!

– Стою-стою, господа хорошие, – смиренно сказал Бенедикт.

– Кто таков?

– Шпильман я есть. Из Перепелишек в Мамыри еду.

– Давно едешь?

– С утра.

– Что везёшь?

– Ничего. Апсольман. Пустой.

– Посмотрим!

Свистнул палаш, врезался в тележный борт, разрубая удерживавшие крышу верёвки. Крыша слетела, открывая жалкую внутренность повозки: линялую занавеску, сколоченный из старых досок ящик с провизией, обшарпанный сундук, замызганный тюфяк на грязном полу. На тюфяке, съёжившись, обняв большую лохматую собаку, сидела растрёпанная девчонка. На вид явно не в себе. Глаза круглые, рот расслабленно приоткрыт. Один из солдат прямо с седла соскочил в повозку. Собака залилась отчаянным лаем. Девчонка вцепилась в неё ещё крепче и завизжала. Бессмысленные глаза наполнились слезами.