Славянский мир Начальной летописи

Книга издается с сохранением авторской лексики и орфографии второй половины XIX в. При цитировании текстов летописей автор использует первое издание ПСРЛ (Полного собрания русских летописей): Лаврентьевская (Лавр.) – ПСРЛ. Т. I. Лаврентьевская и Троицкая летописи. СПб., 1846; Ипатьевская (Ипат.) – ПСРЛ. Т. II. Ипатьевская летопись. СПб., 1843; Новгородская I (Новг. I) – ПСРЛ. Т. III. Новгородские летописи. СПб., 1841; Новгородская IV (Новг. IV) – ПСРЛ. Т. IV. Новгородские и Псковские летописи. СПб., 1848.

См. исследование К. Н. Бестужева-Рюмина «О составе русских летописей». СПб., 1868. О местных известиях, вошедших в свод. С. 31 и сл.

См.: Срезневский И. И. Чтения о древней русской летописи, 11, 32, 33 и К. Н. Бестужева-Рюмина, с. 26.

«Се повести временных лет (черноризца Федосьева монастыря Печерского), откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуда Русская земля стала есть».

См.: Попов К. А. В. И. Татищев и его время. М., 1861. С. 455 и сл. Недоверие к татищевскому своду, возбужденное Карамзиным, который, как известно, отвергал все его известия, не встречающиеся в других летописных сводах, старались поколебать Бутков («Оборона р. летописи»), Шегрен (в исследовании Ueber die Wohneitze der Jemen); С. M. Соловьев в своей «Истории России» принимает многие из таких известий. Рассуждение П. А. Лавровского об Иоакимовской летописи дает прочное основание для определения степени достоверности этого важного исторического источника.

Н. Шлёцер (в переводе Языкова). Т. I. С. 13.

Там же. С. 14–15.

Там же. С. 14–15. Строев открыл хронику Амартолы (в славянском переводе) в 1819 году. См. статью его в «Северном архиве» и его же «О Византийском источнике Нестора» в Трудах Общества истории и древностей. (М., 1828. Т. IV. С. 171), где он указал места (числом семь), заимствованные нашей летописью у Амартола. Ср. также предисловие к изданному им Софийскому временнику.

Подлинник Георгия Амартолы, приготовленный к изданию Муральтом, напечатан в VI томе «Ученых записок» 11-го отделения Императорской Академии наук: Georgii Monachii, dicti Hamartoli Сhronicon ab Urbe condita ad annum p. Chr. N. 842. – Космографический отрывок Повести временных лет заимствован из IV главы этой хроники: Περί του της γης διαμερισμον. (С. 39, 40). Он отличается от космографии Амартола в славянском переводе, напечатанной в Приложениях к т. 1 Полного собрания русских летописей (с. 239). Последняя ближе к подлиннику и удерживает, хотя и в испорченном виде, начало космографии, которое составитель летописного свода почел нужным, во избежание слишком явного повторения, исключить: «По размешени убо и стльну розорения, разделите трое сыновы Ноевы всех иже от ных рожденным, и даше им списанием места по уставу, иже от отца Ноя приеше» и т. д. Общее обозрение границ деления в переводе спутано пропуском слов подлинника: «И дастьсе убо в наследие пръворожденому сыну Ноеву Симу от Персыди и Вакьтронея, и Индискаа (εωζ’Iνδιχηζ) и Ринокурурь до Гадирь, яже к югу (Kαι Pινοχονρούρων τα πρόζ ανατολην, τψ δε Xαμ απο Pιυοχονρουρων εωζ Гαδειρων τα πρόσ νότον, Ринокурур на восток; Хаму же от Ринокорура до Гадира на юг)». Летописный перечень относит к востоку, в предел Симов: Перейду, Ватрь (Бактрию) «тоже и до Индикия в долготу и в ширину и до Нирокурия (в м. Ринокурура), якоже рещи от востока и до полуденья», Сурию (Сирию), Мидию по Ефрат реку [«Сирия и Мидия по Ефрат реку» – в подлиннике нет.], Вавилон, Кордуну [Кордуна (в подл. Kορδυνα). Шлёцер видит в этой области теперешнего Курдистана. Т. I. С. 25.], Асурян (Асирия), Мисопотамиру (Месопотамия), Аравию старейшую, Елмаис, Инди (в подл. ‘Iνδιχη), Аравию сильную (в подл. ηεύδαιμων счастливая [Шлёцер полагает, что Елмаис и Инди надо считать частью Аравии, так как они поставлены между Аравией старейшей и сильной.], Кулию Kόιλησυρια у Амортола Кылисирия), Комагин, Финикию всю (в подл.: Фοινιχγ πασα χαι ποταμός Eυφρατης). Перечислив затем области, вошедшие в часть Хамову, в полуденье, летописный перечень переходит опять к востоку, к части Симовой: «Сущим ко востоком имать [В подл.: εν δε τόίς χατά βορραντά παρά θαλάσσαν έχει; в одном списке славянского перевода: к северу же поморье иметь; в другом, как в летописи: сущим ко въстоку имать (с. 240).]: Киликию, Памфилию, Писидию, Мосию (Мизию), Лукаонию (Ликаонию), Фругию (Фригию), Камилию (в подл. Kαβαλίαν), Ликию, Карию, Лудью (Лидию), Масию, (Мизию) другую, Троаду, Еолиду, Вифунию (Вифинию), старую Фругию (Фригию); и острова: Саръдани (Сардинию), Крит, Купр (Кипр) и реку Геон, зовомую Нил. В Хамовой части: Еюпет (Египет), Ефивопья (Эфиопия), сопредельная с Индами, другая Ефивопья, из которой выходит река Ефиопьская Чермна [В славянском переводе Амартолы: «Дрогаа Эфиопиа, отнюдже исходить река Ефиопьскаа Эрифра (Черлена), зрещиа (текущи) на вьстокь» (с. 240). В подлиннике: ετερα Aίθιοπία όθεν εχπερεύεται ό ποταμός των Aιθιόπων ‘Eρυδρα ή βλεπουσα χατα ανατολας. Здесь, очевидно, говорится о Красном (Аравийском) море – mare Erytraeum s. Rubrum, как и догадывается издатель Амартола. Шлёцер полагает, что под рекой Чермной следует понимать Нил. Но Нил упоминается Амартолом в другом месте.], текущая на восток, Фива (Фиваида), Ливия, прилежащая к Киринии (Kορηνη), Мармария, Сурите (Сирсис), Ливуи (Ливия) другая, Нумидия, Масурия, Мавритания, лежащая против Гадира. В Афетовой части, в полунощных и западных странах: Мидия, Албания, Армения малая и великая, Кападокия, Фефлигони (Пафлагония), Галас (Галатия), Колхис (Колхида), Воспории (жители Воспоры), Меоти, Дереви (в подл. Δερβίς), Сармати, Тавриани, Скуфия (Скифия), Фраци (Фраки), Макидонья, Далматия, Фесалия, Локрия (Локрида), Пеления, которая называется также Пелопоннесом, Аркадия, Ипирония (‘Hπείρωτις), Илирик (Иллирия), Словении [По замечанию Шлёцера (Т. I, с. 32), названия Славян нет в параллельных местах ни в Византийских, ни в других известных ему космографиях. Его нет также ни в подлиннике Амартола, ни в славянском переводе его. Вероятно, оно внесено в летопись первым, кто вставил космографический отрывок в Повесть временных лет как объяснение слова Иллюрик (Safar, Slov. Staroz., 190), ибо оно встречается во всех списках.], Лухития, Аньдриакия, Оньореятиньская пучина и острова: Британия (Британия), Сикилия, Евия (Eύβοια), Родока (Родос), Кион (Хиос), Лезвон (Лесбос), Кофиран (Кифера), Кодуру, Закуньф (Закинф), Кефалинья (Кефалопия), Ифакино (Ифака), Керькура (Корцира); часть ахийской страны, нарицаемая Ония (ионийское побережье Малой Азии) и река Тигр, текущая между Мидами и Вавилоном (Лавр., с. 1, 2).

Народы, называемые перечнем: асуряне, комагины, воспории, меоты, деревы (?), сарматы, тавриане, молоссы (одно из фессалийских племен).

В рассказе о призвании князей Начальная летопись называет четыре варяжских народа в том же порядке, в каком они помещены в перечне (Лавр. лет. в Полн. собр. русск. лет. С. 1, 8). Племена восточной половины Европы исчисляются три раза с небольшими изменениями. См. там же, с. 3, 5, 9.

Карамзин Н. М. История государства Российского. Изд. Эйнерлинга. СПб., 1842. Т. 1. С. 23. Определительнее высказал и доказал это мнение академик Шегрен в исследовании Ueber die Wohnsitze der Jemen (Memoir, de I’Aladem. Imper. des Sciences de Stpb. VI Ser. Sc. polit. etc. I. S. 264, 399). И. Д. Беляев в исследовании «О географических сведениях в древней России» принимает, что известия Нестора относятся к эпохе до призвания варягов.

Беляев И. Д. О географических сведениях в древней России // Записки Императорского русского географического общества. Кн. VI. СПб., 1852. С. 24.

Именем Austurvigi Снорри Стурлезон обозначает путь через русские земли с севера на юг в Грецию. Путь вокруг западных берегов Европы назывался Vesturvigi; Ihre’s Glossarium Suegoth 11. S. 542. Ewers Kritische Vorarb. I. S. 35, 42, а также Safaf. Slov. Starov. S. 517. В «Трудах и летопис. Общ. истории и древн. русск.» помещено извлечение из Schlozer’s Allgem. Geschichte (S. 541 ff.) о скандинавских путешествиях в переводе Зиновьева.

«…Того озера (Нево) внидеть устье в море варяжьское, и по тому морю ити до Рима, а от Рима прити по тому же морю ко Царю городу, а от Царя города прити в Понт море…» (Лавр., с. 3). Ср. Ewers Krit. Vorarb. I. S. 46–47.

«Волга же идеть на веток… в часть Симову… Из того же (Оковского) Леса потече Вогла на въеток… темже из Руси может ити в Болгары и в Хвалисы, на въеток доити в жребий Симов» (Лавр., с. 2).

У Гельмгольда (Chron. Slav. I. 3. Dani si quidem ac Sueones gens Northmannos Vocamus, Septentrionale litus (Варяжского моря нашей летописи см. ниже примеч. 24) et omnes In ео continent. At litus austral Slavorum Incolunt nations, quorum ab oriente primi sunt Ruci, deinde Poloni etc.).

В издании, приготовленном Вередниковым: «Афетово бо и то колено: Варязи, Русь» и т. д. (Лавр., с. 2). Так что варяги составляют как бы отдельное племя от Руси и др. Но самый смысл летописных слов противоречит такому чтению текста: «По сему же морю седять Варязи семо ко въетоку до предела Симова, по тому же морю седять к западу до земли Агнянски и Волошьски» (то есть до Италии. См. ниже); затем исчисляются племена, принадлежащие к этому колену Иафетову: свей, урмяне и т. д. В другом месте, с. 8: «Сице бо ея зваху тьи Варязи Русь, яко се друзии Гъте, тако и си». На такое же значение слова варяг указывает широкое значение Варяжского моря (см. выше примеч. 14). Ср.: Ewer’s kritishe Vorarbeitung. zur Gesch. der Russen. Dorp. 1814 1 es Buch. S. 48. ff. Приведенное в тексте место он переводит: Und auch diess Ist das Geschlechs Jafet’s: die Warjager (nantich) Swej, Urmanen u. s. w. 52.

Немчем (поплати) – «до еваня вымола, от ваня вымола Гтом до Гералда вымола» – «Устав Ярослава о мостех» – Русские достопримечательности. Издание Московского общества истории древностей. Т. II. С. 293. См. также примеч. на с. 311.

Шлёцер (Нест. I. С. 103) указывает в Галичанах летописи жителей Испанской Галиции, которая уже в начале IX века стала известна своим городом С. Яго де Компостелла (См. также в Allgem. Nord. Gesch. S. 542 о путешествии Сигурда). На Туринской карте XII века, помещенной в атласе Лелевеля под № 35, отмечена: Gallecia, Sancti Jacobi apostoli см. Lelewel Geogr. du moyeu Bge 1. 87. Галатское море (Behr Ghalatikon, galatikub), как называет Варяжское море персидский географ Hamdullah Mesteufi Kaswiny (полов. XIV век), Френ (Ibn – Foszlan’s u. anderer Araber Berichte Iiber die Russen alterer Zeit Stp. 1823 S. 188) производит от ГсЛатш или Galia. Этим названием, по его замечанию, многие греческие и латинские писатели обозначали также и некоторую часть Германии. С. М. Соловьев (История России. Т. I. С. 83) говорит, что галичане летописи, может быть, – жители Валлиса, Pays des Gals.

Начальная летопись очень немногое говорит о влохах. Но из всех показаний ее очевидно, что именем влох, волхва и т. д. славяне обозначали первоначальное население древней Римской империи и затем население, современной летописцу, Италии. «По мнозех же времянех, – говорит она, – о расселении славян, сели суть славяне, по Дунаеви, где есть ныне Угорьская земля и Болгарьска… Волхом же нашедшим на Словене на Дунайские, седшем в них и насилящем им, Словени же ови пришедши седоша на Висле» и т. д. (Лавр., с. 3). Затем под 898 годом: «Пришел от встока и устремишася через горы (Угры), и почаша воевати на живущие ту Волхи и Словени. Сидяху бо ту преже Словене, и Волъхы прияша землю Сло венску, по сем же Угра прогнаша Волъхи и наследиша землю… оттоле прозвася земля Угорьска» (Там же, с. 10, 11). Таким образом волхи исчезают из Угорской земли. Вслед за тем они исчезают и в Болгарской земле, где летопись знает вместо них греков. В 967 году, говорит она, «иде Святослав на Дунай на Болгары. Бившемся обоим одоле Святослав Болгаром и взя городов 80 по Дунаю; седе княжа ту в Переяславли, емля дань на Грьках» (Там же, 27). Далее везде вместе с болгарами – греки (Там же, с. 20). Как произошла эта замена, видно из объяснения, которое дает происхождению слова влох Шафарик. По его мнению, славянское влах образовалось из немецкого wal, walh, Vealh, walsche – имени, обозначавшего у немцев человека галльского или кельтского происхождения. Славяне, говорит он, подобно немцам, именем влахов первоначально называли одни только народы племени кельтского, однако же так как в древнее время Северная Италия и значительная часть Южной Германии были заселены галлами, то случилось, что оба племени – славяне и немцы – мало-помалу перенесли имя влахов на всю Италию и на народы, обитавшие за галлами, именно на римлян. Легко можно догадаться, что это перенесение имени случилось еще в древнее время, при галлах, потому что по истреблении галлов оно не могло уже иметь места. «Отсюда, – замечает почтенный исследователь, – очевидна древность славянских народов». Известие о расселении славян с Дуная летопись могла, конечно, почерпнуть не иначе как из народных преданий и народных песен, до сей поры сохранивших память об этой реке. Предание сохранило и имя народа, потеснившего славян, но в то время, когда писал летописец, это имя утратило уже свой первоначальный широкий смысл, в котором приняло его предание. Под влохом понимали тогда только итальянца, жителя Италии, население же сохранившейся Восточной Римской империи обозначалось именем греков. В этом тесном смысле слово влох (wloch) до сей поры сохранилось у поляков, у которых оно значит итальянец. Что именно так понимал и летописец, видно из перечня племен, где вслед за волхами, он поставил римлян, веньдицей… фрягов и, конечно, не иначе как для ближайшего определения того, что именно он называет волъхвой. Имя волхов или влохов вызвало несколько толкований и объяснений. Шлёцер производит его одинаково с Шафариком, но несколько раз переменял свое мнение о значении его; Карамзин (История государства Российского. Т. 1. С. 18) считает волхов потомками древних гетов и римских всельников Троянова времени. Опровержение этого мнения у Шафарика. Соловьев (История России. 1851. Т. 1. С. 83) объясняет волхву как общее имя для романских народов, но выражение «Волошская земля» указывает на территорию одного народа как агнянская земля, русская, угорская. От всех этих мнений отличается мнение Эверса, который думает, что влох есть славянское название, обозначавшее болгар, преимущественно как номадов (от слова влеку, волоку, польское wlocze. I. S. 9). Мнение его разделял и Арцыбышев. А. Ф. Гильфердинг считал влахов X–XI веков потомками римских колонистов или обримленных туземцев на обоих склонах хребта Пинда.

Ср. Соловьев С. М. Указ. соч. Т. I. С. 83.

«…А Двина из того же (Оковского) Леса и потечеть, а идеть на полунощье, и внидеть в море Варажское» (Лавр., с. 3). Выражения «идеть» и «внидеть» явно указывают на направление течения Двины, а не на положение ее (к северу) относительно Киева, как можно было бы думать.

Соловьев С. М. Указ. соч. С. 82–83. Впрочем, трудно решить, имело ли здесь Варяжское море летописи форму залива или пролива, стояло ли оно в связи с тем морем на далеком севере, о котором в конце XI века летопись узнала из известного рассказа Гюряты Роговича и за лукоморье которого заходили высокие горы (Лавр., с. 107). Летописец ничего не говорит об этом определенного. Ниже мы увидим замечательное сходство известий нашей летописи о Варяжском море с показаниями восточных географов. Приурочивая его к Балтийскому и Немецкому морям, большая часть их дают ему восточное же направление, но уже в начале XIII века персидский географ Ибрагим бен Весифшах (†1228) говорит о двух пресных морях у берегов Славянской земли, из которых одно течет с севера и на юг (Charmoy. Relation de Masoudi et d’autres auteurs musulmans sur les anciens Slaves, в Mein. de 1’Acad. des scienc. VI. Ser. Scienc. Polit. etc. t. lip. 302). Захария Казвини (писатель 1275 года) также называет Варяжское море рукавом океана, простиравшимся с севера на юг (Ibid., s. 304, 345). Бакуви (в начале XV века) – Ouazane (Ouarane-Wareng). Lieu sur le bord de la mer du Nord. II sort de 1’ocean septentrional un detroit qui Va se render dans la mer du midi, on le nomme mer de Ouazane (Ouarane-Wareng). См. Frahn, Ibn-Foszlan’s Berichte (Ibid., s. 195–196). Варягов восточные писатели полагали на поморье против славян (Саклаб). Ibid., s. 189–192; Charmoy. 354–355. Следовательно, считая Варяжское море рукавом или проливом Северного океана и давая ему протяжение с севера на юг, они могли представить себе Скандинавию не иначе как островом. Мукадези (XI и XII веков) указывает отечество Руси на острове Вабия, в котором Френ видит теперь Данию. Сведения свои мусульманские географы получали в земле волжских и камских болгар от норманнов, которые распространили их и на Руси, где также могло составиться понятие о Скандинавии как об острове. В таком случае Варяжское море летописи тянулось бы на восток не как залив Атлантического океана, но как его продолжение, отделяя Скандинавию от русских владений и омывая северные берега поселений крайних северо-восточных племен Иафетовой части. Эти племена были подчинены варяго-руссам, платили им дань, почему летописец и мог считать себя вправе сказать: «По сему морю седять Варязи семо к востоку до предела Симова».

Адам Бременский (вторая половина XI века) и за ним Гельмгольд (Helmoldi presbyteri Chron. Slavorum ex rec. Lapenbergi, ex Monum. Germ. Hannov. 1868, I. P. 3). Sinus hujus maris ab occidentale oceano orientem Versus porrigitur, adpelatur Ideo Balticus eo quod In modo balthei longo tracta per scithicas regions tenditur usque In Greciam. Cp. Tabulam rotundam Rogerianam ad mentem geographorum Siciliae anni 1154 restauratam duce discriptionis Edrisianae в I томе Лелевеля Geogr. du moyen Bge.

Frahn, Ibn Foszlan’s Berichte 199.

Frahn, Ibn Foszlan’s Berichte 182–183. Charmoy Relat. 333–334; Lelewel, Geographic du moyen Bge III. 15.

Charmoy Relat. 326.

Frahn, Ibn Foszlan’s Berichte 186.

Лавр., с. 2: «Дунай, Дънестр и Кавкаисинские (кавькасииские) горы». Шлёцер (Нестор I, с. 43) не считает себя вправе читать вместо Кавкаисинских – Карпатские, хотя летопись, конечно, имела здесь в виду именно Карпатские горы, вблизи которых берет начало Днестр. У греков Кавказскими горами назывался не один только хребет, которому теперь присвоено это название, но вообще большие горы, которые они полагали на конце своей вселенной. Под 1015 годом в Лавр., на с. 60: Угорская гора.

Чешский Лес, Bohmer Wald, принадлежит к Герцинской горной системе и тянется на юг от Эгера, между Богемией и Моравией, образуя водораздел между Дунаем и Влтавой (Молдавой). Если Чешский Лес Мономаха – действительно этот хребет, в таком случае в 1076 году русские войска прошли всю Богемию, начиная от Силезских границ. Мономах упоминает, однако, Глогову (Глогау у Одера) как ближайший пункт к своему Чешскому Лесу. Это дает повод думать, что дружины его не проникали так глубоко в Чешскую землю и доходили только до Силезско-Моравских гор (d. Schlesisch-Mahrishe Gebirge), которые он и назвал Чешским Лесом.

Siogren, Ueber die alteren Wohnsitze der Jemen (Memoir, de l’acad. Imper. des Sciences de Stpb. VI Ser. Scienc. politiq. etc. I. S. 269): 1) Волоком называется узкая полоса земли между двумя реками, текущими в противоположных направлениях, – от слова «волочить, переволакивать» (финское walka, walkama). 2) Обширная, лесистая, незаселенная область. В последнем значении оно распространено во всей Северной России. См. также Щекатова Словарь (1. 976, 1027). Лес по реке Илети, впадающей в Волгу с севера, несколько выше Казани, и теперь называется Илецким волоком. Ходаковский («О путях сообщения…» в Русском историческом сборнике, издававшемся Обществом истории и древностей России. М., 1837. Т. I) принимал волок только в смысле пути по перешейку между речными системами, хотя в топографической номенклатуре Европейской России он нашел места с названиями, сродными «волоку» между такими реками, «которых не только вершины приближаются к себе, но и течения обеих имеются в одну сторону, и часто не в дальнем расстоянии» (Там же, с. 39–40), то есть волоки в другом смысле этого слова. Что слово «волок» могло иметь более определенное значение как собственное имя границы Верхнего Поволжья, Поднепровья и Подвинья, доказывают, кроме свидетельств теперешней географической номенклатуры этой местности, старинные поселения: город Стародуб в списке градов всех русских (Полн. собр. русск. лет. Т. VIII. С. 241), названный Волоцким, Заволочье близ истоков реки Великой (на границе Псковской и Витебской губерний) и Заволочье, упоминаемое в межевой книге Грязовецкого уезда (Васильевский погост в Заволочье. Ходаковский. Пути сообщения…, с. 30). Оба этих Заволочья указывают крайние пределы волока на западе и востоке. Западнее псковского Заволочья мы не нашли ни одной местности с названиями, напоминающими волок, тогда как на восток они тянутся непрерывной чередой до самого Белоозера. Подобные названия встречаются и далее на северо-востоке в области Северной Двины и по Беломорскому Побережью, но там ими обозначаются исключительно местности на перешейках, по которым производится перевозка товаров и даже судов сухим путем, и они, очевидно, получили название позднее, с водворением на северо-восток русской народности. Такова, например, Волоковая Губа в двух верстах на юго-восток от Святого Носа, служившая пристанищем промышленничьим лодкам, которые, чтобы не огибать Святого Носа, перетаскиваются из нее в Лопское становище (См.: Рейнеке М. Ф. Описание северного берега России. СПб., 1850. Т. I. С. 203). О значении волока как нарицательного имени – у Рейнеке и в предисловии к Спискам населения Архангельской губерни. Но яснее всего обнаруживается значение слова «волок» как собственного имени в названии целой области Беломорского бассейна, Заволочье, то есть области по ту сторону Волока, за Волоком. В теперешней номенклатуре мы находим следующие места с названиями волоков на пространстве от верхних течений Западной Двины, Днепра и Волги до Северной Двины: два Волочка в восточной части Дорогобужского уезда, оба в 25 верстах от уездного города; далее на север – Волочек на Днепре несколько выше устья реки Вязмы (Сычовского уезда), отсюда через Двину к западному побережью озера Ильмень село Волоковое к югу от озера Касплинского в Поречском уезде; озеро Волочин в Невельском уезде; Большой Волочек к западу от Порхова; Волочек и Большой Волок на озере Красногорском (Лужского уезда), северный пункт. Самый западный пункт – Заволочье, о котором было выше. Затем на восток: озеро Волочно к юго-востоку от Демянска, в его уезде; Волок на юг от Лучанского озера, Торопецкого уезда, Волок – Красное тож – у северо-восточного берега озера Жаденья, в лесистой местности Осташковского уезда и созвучные Переволок Старый и Новый на северо-восток от того же озера; Паволок у северного берега озера Вселуг, Осташковского же уезда; Волок на Мсте, ниже Боровичей (Держковский, см. Ходаковский. ub. s. 26). По правую сторону Волги мы находим Волок Ламский и в его уезде села: Волочановский в 17 верстах от города и Волочаново, оба в направлении к Зубцову. По левую сторону Волги: Волок Хотьславль, или Волокославинское, на реке Чагоде в Тихвинском уезде; ручей Волочня в том же уезде, почти на границе с Белозерским, впадающий в Колпь, приток Шексны (через Суду), Волоцкая деревня на Суде, к западу от Череповца, озеро Волоцкое, верстах в 10 на восток от Белоозера; Волоковое село в Пошехонском уезде, на большой дороге в Вологду; Волокотино к западу от Юрьева Польского, Волокобино в Гороховском уезде, почти на границе с Ковровским. В области Онеги – Волок на реке Воложке правом притоке Онеги (Ходаковский). Наконец, в бассейне Северной Двины Волоковская (Лыткинская) и Подволочье на Ваге в Вельском уезде, на границе с Тотемским; Волочек на озере Скрипоне (Устюжского уезда), Волочек на Тойме (Сольвычегодского уезда) и Волочек на реке Лузе в Лальском уезде – это самые крайние пункты на северо-востоке. Самый северный пункт – Волоковское (церковный погост, Троицкое) на Щерде, притоке Емицы, впадающей в Северную Двину. Таким образом, мы имеем ряд Волоков от Верхнего Днепра и Двины и от озера Ильмень через Боровичи к Белоозеру и Емце с одной стороны и с другой – через Дорогобуж и Волоколамск к Грязовцу и Сольвычегодску. Города, лежащие в этой области, в XIV и XV веках назывались Залесскими, как увидим ниже при рассмотрении списка всех русских городов, и это название должно стоять в связи с древним значением волока как лесного пространства. Нельзя не заметить также того обстоятельства, что географические названия «волок» с его видоизменениями встречаются в лесистом водоразделе между бассейнами Днепра – с одной стороны, Двины, Немана и Вислы – с другой, от Урало-Алаунской гряды до Авратынских гор и Карпат. Но здесь они реже. Приведем замеченные нами: Волоки на реке Мрае, притоке Березины в Мосальском уезде; Переволока в Копысском уезде, у верховьев Дручи; три села Волоки на Вязыне, притоке Вилии в Вилейском уезде; Волоки на реке Сервяче и Переволока, приток Сервяча в Новогрудском уезде; два села Переволока в Волковысском уезде, Красный Волок в Овручском уезде на реке Жереве, притоке Уши. Затем далее на юго-запад, уже в Прикарпатской области, – Волочанка Большая и Малая, к югу от Самбора у Верхнего Стрыя, по ту сторону Карпат: Волоц, Волоцке и т. д. Местности с такими же названиями встречаются и на восток от Днепра, но еще реже (о них см.: Ходаковский З. Пути сообщения в древней России // Русский исторический сборник. Т. I. Кн. 1. М., 1837. С. 36 и сл.). В Северной России – главным образом в Архангельской и Олонецкой губерниях – в названиях селений и урочищ очень часто встречается слово «Наволок», иногда в соединении с финскими именами: Корбнаволок, Пертнаволок и др. В последнем случае местные финны переводят его словом niemi (Korbniemi), что значит мыс (См.: Siogren, Ueb. die Wohns. d. Jemen. S. 334 Anm. 80), по Академическому словарю наволок обозначает, кроме того, луг, на который от разлития вод наносится ил или дрязг.

О значении заволоцкой чуди как географического, а не этнографического термина см. далее.

Название Угорского Начальная летопись ставит, по-видимому, в связь с уграми: «Идоша Угри мимо Киева, говорит она под 898 годом (Лавр., с. 10) горой, еже се зоветь ныне Угорское». В Северной России «угор» значит крутой и землистый берег реки.

Круг, разбирая значение слова «гора» в известиях Начальной летописи и летописи Новгородской, делает следующее замечание: «Кажется, что слово гора имеет здесь, как и во многих славянских наречиях, одинаковое значение со словом “брег, берег” и тождественно с немецким Berg, в противоположность долины (d. thai, сравни thai – Weg bei Flussen, долинный, долный путь у рек), ибо слово berg – “гора” – употреблялось когда-то вместо ufer – “берег”, откуда до сей поры осталось выражение bergen – “спасать”, тащить к берегу (an’s Ufer ziehen)» (см.: Forschung. In d. alter. Gesch. Russl.’s II. S. 363). У нас в просторечье – во многих местах – ехать «горой» говорится в смысле «сухим путем». О слове «угор» см. выше примеч. 33.

См. в рукописи Императорской публичной библиотеки «Рисунки и чертежи к путешествию по России», по Высочайшему повелению, статского советника Константина Бороздина в 1810 году, ч. I, объяснительный текст к чертежу под № XXIII и часть II под № I.

Константин Багрянородный, оставивший подробное описание Днепровских порогов, говорит только о спуске судов по ним, но ничего не сообщает о взводе судов вверх по течению. Ему известны только семь порогов (из девяти), которых имена он приводит по-русски и по-славянски: 1) Эссуни (‘Eσσουπή), что истолковывается по-русски и по-славянски «не спать»; 2) Ульворси (Oύλβορσί) по-славянски Островупипрах (Оστρο βουνπραχ), что значит «остров порога» (Островъныипраг?); 3) Геландри (Гελανόρί) по-славянски «звук порога» (Звонецкий); 4) самый большой и опасный Айфар (Aειφаρ), по-славянски Неясыть (Nεασητ), потому что в скалах его водятся пеликаны; 5) Варуфорос (Bαρουφόρος), по-славянски Вулнипрах – Bουλνγπράχ – Вольный праг; 6) Леанти (Λεάντί), по-славянски Веруци (Bερούτζι), то есть кипение влаги; 7) Струвун (Cτρούβουγ) по-славянски Напрези (Nαπρεζή), что значит Малый порог. (На Свири и других северных реках встречаются местности с названиями Надпорожье.) См. Лерберия исследования, в переводе Языкова, о Днепровских порогах и подлинник Untersuchungen. S. 318–382. Теперешние названия порогов: Старокайдацкий, Лаханский, Сурский, Звонецкий, Ненасытецкий, Волнисский, Будиновский, или Будильный, Лишный, Вольный.

По свидетельству Константина Багрянородного, для прохода через все пороги, кроме четвертого, Неясытя, суда не разгружались, только люди высаживались на берег. Неясыть обходили, перетаскивая груз и разгруженные суда волоком, по берегу, или перенося их на руках. Относительно хода судов у порогов вверх, против течения, мы имеем домашние свидетельства русских летописей со времени гибели Святослава у порогов в 972 году. Выражения «поиде в порогы» (Лавр., с. 31), «возведоша порогы» (Ипат., с. 93. 164), «взиде гречник и залозник» указывают, кажется, что суда именно взводились через пороги вверх по реке и что едва ли надо было прибегать тогда к перетаскиванию их берегом на всем пространстве от конца до начала порогов.

В Рост. лет. под 1111 годом при описании знамения в Печерском монастыре: «Я ту бо бе князь Владимир врадостнеся», в Никоновской (Ник., с 43) «в Радосыни». У Бороздина (часть 1 на чертеже окружностей древнего Киева) Радосынь показана на месте лощинки Радуни. Она брала начало из озера, находящегося к югу от села Ольжич (при истоке Черторыи из Десны), протекала на юг до Городца, где делала крутой поворот на запад, и, приняв с левой стороны ручей, вытекавший из озера Подлюбского, впадала в Черторыю несколько выше Долобского озера. На плане 1810 года (Там же) Верхней Радосыни нет, но ручей, текущий из озера Подлюбского, до устья Черторыи показан под именем Гнилуши. У Закревского (Описание Киева. М., 1868) эта местность оставлена без объяснения.

В «Поучении Мономаха»: «И наки Итлареву чадь избиша и вежи их взяхом шедше за Голтавом» (Лавр., с. 104). В походе на половцев 1111 года русские «приидоша на Псел, и оттуда сташа на реце Голте… И оттуде доидоша Върьскла» (Ипат., с. 2). Название Голтвы имеют пять рек, принадлежащих бассейну Псела: 1) собственно Голтва, берет начало в Зеньковском уезде, течет с севера на юг, впадает в Псел с левой стороны, близ местечка Голтвы; 2) Шишацкая Голтва, рукав Голтвы у села Решетиловки, сливаясь вместе с Ольховой, образует собственно Голтву; 3) Ольховая Голтва, начинаясь в Зеньковском уезде, близ местечка Опашня, течет с северо-востока на юго-запад, близ села Надежды Полтавской губернии, впадает в Шишацкую Голтву; 4) Средняя Голтва, правый приток Ольховой, впадает в Ольховую с правой стороны у села Надежды; 5) Сухая Голтва, правый приток Средней, – в Зеньковском уезде, 5 верст течения (см.: Географический словарь Семенова. Т. 1. С. 652).

Судома-река берет начало у Дмитриевой горы, села на границе Порховского и Псковского уездов, и впадает в Шелонь с левой стороны у села Княжьи Горы.

На другие водные пути из Двинской области в Поднепровье есть, впрочем, неясное указание в известии о походе новгородцев на полоцких кривичей в 1127 году к Неколочу, который приурочен Надеждиным к селу Некуче (вернее, Некоче, на карте Шуберта № 29) к северо-востоку от Лепеля, у небольшого озера. В Новгородской I летописи (с. 9) под 1141 годом новгородцы «…Якуна (бежавшего из Новгорода с князем Святославом Ольговичем) яша на Плисе». Для соображения отмечаем реку Плису, через Бобр вливающуюся в Березину (в восточной части Борисовского уезда).

Под 1168 годом мы имеем следующее известие о пути киевского князя Ростислава Мстиславича из Киева в Новгород. Он шел на Чичерск, то есть вверх по Соже, к Смоленску: «И оттуде в Торопечь. И оттуде посла к сыну Святославу Новугороду, веля ему възъехати противу себе на Лукы, бе бо уже Ростислав не здравствуя вельми, и ту снимася на Луках с сыном и с Новгородци. И оттуде возвратися Смоленьску» (Ипат., с. 94). Это известие передано или неполно, или неверно. Луки (то есть Великие Луки) лежат значительно юго-западнее от Торопца, вовсе не по пути из этого города в Новгород. Желая уладить затруднения, возникшие в отношениях Святослава к новгородцам, и не чувствуя себя в силах продолжать путь до самого Новгорода, Ростислав, вероятно, с дороги в Торопец свернул в ближайший новгородский город Великие Луки и вызвал туда сына и недовольных новгородцев, которые, конечно, неохотно приняли бы предложение вести переговоры в Торопце, волости враждебного им князя. В Новг. I лет.: «На зиму, приде Ростислав из Кыева на Луки и позва Новгородьце на поряд» (с. 14). Во всяком случае, для нас важно это известие летописи как указание торопецкой ветви великого водного пути. Здесь находятся населенные места: Городок, Желна, Шейно (может быть, Жеини Великая, упоминаемая в грамоте того же князя Ростислава в 1150 году (Дополнение к актам истории… Т. I. С. 6.), Верховье, Волок, Волковская, Понизовья.

Подробное описание этого пути находится в помянутом уже сочинении Рейнеке о Северном береге России, т. I, с. 413. Он идет от города Онеги вверх по реке Онеге 275 верст, до устья реки Кены, впадающей в реку Онегу с левой стороны у села Плесковского, в излуке между почтовой станцией Архангельской и Коневской. Далее – по реке Кано 30 верст, Кепозером 25 верст до северного угла губы Свиной, к устью речки Почей; этой речкой через Почозеро в речку Волошу и в Волошозеро, всего 35 верст; из Волошозера 6 верст болотистым волоком на реку Череву, к селу Спасскому; отсюда вниз по реке Череве 15 верст; по реке Водле до города Пудожа 80 верст и еще 12 верст до села Подпорожья, у которого грузятся гальясы, и до устья Водлы 20 верст. Этим путем от Онеги до Петербурга считается 1022 версты. Еще в начале этого столетия он имел важное значение для доставки грузов от Петрозаводска в Архангельск. Новгородцам он сделался известен очень рано, не позже начала XII века, как мы увидим при разборе «Уставной грамоты» 1137 года.

Эверс полагает, что все европейские Иафетиды Нестора могут быть разделены на словян, чудь, варягов. Fast sollte man glanben, sie (d. h. unvollkommene Ethnographie Nestor’s) habe alle europaische Iaphetiden In Slaven, Tschuden u. Warjagor getheilt. Kritische Vorarbeit. I. 51). Но греки и литва составляют в понятиях летописца два особого рода племени, которые он отличает от славян, чуди и варягов.

В Русской Правде: «Ожели будет варяг или колбяг»… (Русские достопримечательности. Т. II. С. 33). Татищев объясняет колбягов жителями Кольберга (Колобрег слав.), приезжавшими в Новгород для торговли. Карамзин (Указ. соч. Т. II. С. 34) переводит слово «колбяг» – чужестранец. По Ходаковскому, колбяги – жители берегов Кояпи, впадающей через Суду в Шексну. Розенкампф (Образование Кормчей книги…, с. 228) сообщает приписку к этому слову из Кормчей книги XIII века: «А щже боудеть варяг или колобяг, крещения не имея, а боудеть има роте по своей вере…», из чего можно заключить, что колбяг значит или идолопоклонник, язычник, или вообще неправославный (Ср. примеч. 27 в Русской Правде в Русск. дост., 11. 68). У восточного писателя Демешки встречается название народа келябии, жившего по берегам Варяжского моря вместе с варягами и славянами. Это были, по всей вероятности, литовцы (см. Frahn, Ibn-Foszlans’s Berichte 192–193, Charmoy 354). Но г-н Гедеонов (Отрывки о Варяжском вопросе. С. 150, примеч.) полагает, что под келябиями скрываются колбяги Русской Правды, хоть Демешки писал в конце XIV века (Charm. 305), когда колбяги не встречаются, сколько нам известно, в памятниках. Не было ли слово «колбяг» каким-нибудь более или менее общим названием для чуди, приезжавшей в Новгород или селившейся в Новгородской области? Есть погост Колбежицкий к юге от Тихвина на реке Воложебю и близ него село Чудский Конец. На всем финском севере много местностей с названиями Колбь, Колбино, Колбинский и т. д. По замечанию Кастрена, kolba, kolva значит рыбная вода – от лап. kuоllе – рыба, и va – вода (Vorles. 98).

Летопись резко различает славян и варягов. Из прибалтийских славян она знает поморян (ляхов) и помещает варягов на другом противоположном берегу моря. В славянских и финских городах она отличает первых насельников (туземцев, автохтонов) от варягов находников, то есть пришельцев. «От них, – говорит она, – прозвася Русская земля Ноугородцы: ти суть люди Ноугородци от рода Варяжьска, преже бо быша Словени» (Лавр., с. 9). В походах Олега (880, 898 годы), Игоря (912 и 954 годы), Владимира (980 год), Ярослава (1015–1018 годы) и в битве с печенегами (1037 год) всюду они отделены от славянских племен.

В Новгородской I летописи под 1189 годом записано: «Рубоша Новгородьце Варязи на Гътех немце в Хоружьку и Новоторжце, а на весну не пустиша из Новагорода своих ни одиного мужь за море, ни съла ведаша варягом; нъ пустиша я без мира» (с. 20). Место, очевидно, испорченное, но все-таки ясно, что тут «Варязи на Гътех» могут означать только готландцев. В 1201 г. «варягы пустиша (из Новгорода) без мира за море… а на осень придоша Варязи горой на мир, и даша им мир на всей воли своей» (Там же, с. 25). Это, сколько нам известно, последнее употребление слова «варяг» летописью в изложении русских событий. В сказании о взятии Царя-Града крестоносцами варяги – наемная дружина греков: по взятии города Фрязи – «Грекы же и варягы изгнаша из града» (Новг., с. 29). В Новгороде было два иностранных двора – немецкий, принадлежавший Ганзе, и ютландский (см. Карамзина, т. III, примеч. 244). По нашим летописям, двор, стоявший на Торговой стороне на Варяжской улице, на посаде, у княжего двора, назывался Немецким (Новг. III, с. 216, 222 и I, с. 63, 66); церковь, находившаяся на торговищи, то есть Торговой площади, близ церкви Св. Михаила, называлась Варяжской, которая отличается от Немецкой ропоты (Новг. I, с. 11, 18; Новг. III, с. 216 и т. д.). Эта Варяжская церковь могла принадлежать шотландцам. Готский (Готьский) двор упоминается в первый раз под 1403 годом (см.: Новг. I, с. 102; в Новг. IV, с. 144; вероятно, по ошибке – Немецкий двор).

Немцы вместе с готами обязаны были содержать в порядке мостовые в занятых ими улицах в Новгороде («Устав Ярослава о мостех»).

См.: Погодин М. П. О походе русских на Сурож в «Записках одесского общества истории и древностей». Т. I. С. 195 и сл.; Срезневский И. И. Следы древнего знакомства русских с Южной Азией. IX век // Вестник Императорского русского географического общества. 1852. Т. X. С. 59.

По объяснению Финлея, в его Истории Византии. Шлёцер (Нестор I, с. 52) полагает Черную реку летописи в Mαυροποταμος; или Mέγας, которая течет по западной части Фракийского полуострова в Эгейское море и которую нельзя смешивать с Черной рекой в Памфилии, следовательно, на окраине тогдашней Греческой империи.

Арцыбышев Н. С. О Тмутаракани // Труды и летописи Общества истории и древностей. Т. IV. С. 80. Так называемый тмутараканский камень найден в 1772–1793 годах на острове Тамань. Это мраморный кусок в сажень с небольшим в длину, в аршин шириной и несколько более 5 вершков толщиной. На боку его в две строки выдолблена надпись: «В лето 6576 индикта 6 Глеб мерил море по леду от Тмутаракана до Кърчева 14 000 сажен» (Там же, с. 81). О подлинности тмутараканского камня см. Заметку Кеппена в «Трудах…». Т. V. С. 400.

Пруссов Начальная летопись упоминает только мимоходом в перечне народов и вовсе не знает их в изложении событий. В то время едва ли они и входили в столкновения с Южной Русью, от которой очень рано, может быть с XI века, они отделялись племенем ятвягов (см. примеч. 55). Впрочем, есть известие, что еще в X веке русские владения соприкасались с землей пруссов: Дитмар (VI, 58) говорит, что св. Бруно проповедовал в Пруссии на границе с Русью. Название одной из новгородских улиц (Прусская улица) заставляет предполагать старинную связь между Новгородом и пруссами. Нелишним считаем заметить, что в самых пределах древней Русской земли, в области Нарева и Западного Буга и далее на юг, встречаются населенные места с прусскими наименованиями. Таковы: Большие Прусы к юг от Визны по дороге из Белостока в Ломжу; Прусечки у Каменца Литовского, Пруски к западу от Кобрина верстах в семи; Прусье, Прусна Нова и Прусна Стара близ истоков Раты к юго-западу от Белза в Галиции; Прусы к востоку от Львова в семи верстах; Прусы на одном из правых притоков Днестра, верстах в десяти на юг от Самбора, и многие другие (Карты Шуберта и Военно-топогр. депо 3-верстная; для Галиции: Skorowidz wszystkieh miejscowosci w Galicji I Lodomeryi. Lwyw, 1855. S. 173). Такие же названия встречаются и на юго-западе в пределах бывшей Польши до самого Бромберга (Uebers. der Bestandtheile u. Verzeichnise aller Ortscheft. d. Bromberger Regirongsbezirks Bromberg 1818. S. 37 № 85. S. 59. N. 34, 38). Если эти названия имеют какие-либо отношения к старинным поселениям пруссов на славянской территории, то они могут быть объяснены или тем, что первоначальные поселения пруссов простирались гораздо южнее той области, где застает их история, или же позднейшим переходом их на юг. О последнем обстоятельстве относительно Русской земли наши летописи XIII века дают некоторые известия. Так, в 1275 году, по словам южнорусского летописца, «приидоша Пруси к Тройденони из своей земли неволей перед немци; он же прия е к собе и посади часть я к Городне, а часть их посади в Въслониме» (Ипат., с. 206). В этом переселении участвовали и борты (1277 год; Там же, с. 207). В 1281 году мы видим в дружине владимиро-волынского князя Владимира Прусина (Там же, с. 210).

В исчислении народов чтение «норова» встречается только в Лаврентьевском – древнейшем – списке Начальной летописи. В Ипатьевском норома и в других позднейших списках нерома. Тем не менее нельзя не признать правильности позднейших чтений по следующим соображениям:

1) летописец в перечне племен несомненно держится того порядка, в каком они, по его представлению, расселились, – и, помещая норову, нерому, с корсью и либью (литва, зимигола, корсь, норови, либь. Лавр., с. 5), тем самым указывает на их близкое соседство;

2) севернорусские летописи, сообщая довольно подробные сведения, по крайней мере о названиях различных чудских племен в Прибалтийском крае, вовсе не знают племени норовы: им известна только река Норова (Нерова. Софийский временник в Полн. собр. русск. лет. т. V. С. 188), проток из Чудского озера в Финский залив, весьма часто упоминаемый в изложении событий XIII и XIV веков.

Вопрос о происхождении и национальности ятвягов не может считаться решенным, хотя относительно его было уже высказано несколько более или менее удачных предположений. Из них самое важное – отца славянских древностей Шафарика (Slov. Staroz. 274–295), который, причисляя их к сарматскому племени язигов, часть которой уже в I веке по Рождеству Христову проникла в Подлесье со стороны Днепра и черноморских краев и в X веке является в истории под названием ятвягов (ятвеза, яцвези). Большая часть польских историков видит в них литовское племя, основываясь на свидетельствах Кромера (Getharum s. Prussorum genus L. IV, s. 19), Длугоша, утверждающего большое сходство их с литовцами, самогитами и пруссами по народности, языку, обрядам (ritu), религии и нравам (Hist. Pol. IV) и Матфея Меховита. Последний говорит, что в его время (в начале XVI века) ятвягов оставалось уже немного и что у них свое собственное наречие, отличное от литовского, жмудского и прусского «Quatuor ergo gentes Prutheni, Jaczwingi, Lithuani cum Samogitis et Lotipali habent propria linguagia Valde In paucis consonantia et convenientia Cronic. Polon. Cracov. 152. P. 40). В другом сочинении Descriptio Sormatiae «Linguagium Lithuanicum est quadripartitum: primum linguagium est Jaczwingorum… alterum est Lithnanorum… tertium pruthenicum, quartum In Lotwa s, Lothihola». В том же смысле высказываются Гвагнин и Стрыйковский. Эти свидетельства признали Нарбут, Ярошевич и др., Henning (Comment, de rebus Jazygum s. Jadzwingorum Regiomonti 1812) и из наших ученых академик Шегрен в исследовании, к сожалению, не получившем окончательной обработки, – Ueber die Wohnsitze und die Verhaltnisse d. Jatwagen (aus d. Memoir, de 1’Acad. Sc. polit. IX Stp. 1858). Если мнение это и не может быть признано окончательно доказанным, то, во всяком случае, оно сильно поддерживается историческими данными о близости отношений ятвягов к пруссам, бартам и литве в XII–XIII веках, – данными, которые представляет наша южнорусская летопись. Поэтому мнение это имеет преимущество перед патриотической теорией, высказанной д-ром Шульдом о лехитском происхождении ятвягов и опровергаемой самым ходом событий XIII века (Szulc. О znaczeniu Prus dawnych. str. 23, 140–151), а также и перед догадкой о финском их происхождении (Thunmann Untersuch. ub. die Geschichte einiger nördl. Volker), неверность которой признал Шегрен, прежде ее разделявший (его статья в Denkschriften d. russisch. geographisch. Gesellsch. Weimar. 1849. В. I). Положительного разъяснения национальности ятвягов следует ожидать только от научного филологического исследования тех немногих остатков ятвяжского языка, которые сохранились до нас в летописях, главным образом в нашей южнорусской, то есть несколько личных имен и географических названий. Имена личные ятвяжских князей и старейшин читаются в Ипатьевской летописи под 1227 годом: «Шютр (Шутр) Мондунич, Стегут, Зебрович Небр» (с. 167); под 1248 годом: «Скомонд и Боруть зла воиника, иже убиена быста посланием. Скомонд бо бе волхв и кобник нарочит; борз же бе яко зверь; пешь бо ходи повоева землю Пиньскую» (с. 182). Он был убит, и голова его посажена на кол. Выражение «Волхв и кобник нарочит» не указывает ли на жреческое звание Скомонда? Замечательно, что два из озер бывшей в XIII веке ятвяжской земли в Восточной Пруссии – Скомацко к северу от Иоганисберга и Скоментен на восток от Лыка – носят названия, родственные имени этого волхва и кобника, воды же у языческой Литвы пользовались, как известно, особым религиозным почитанием… Затем под 1251 годом: Небяст; под 1255 годом: Стеикинт (Стекинт, Стекынт, с. 191, 193), Комат (Там же); под 1256 годом: Анкад (с. 192); Юндил (с. 193); под 1274 годом: князи Ятвяжеции – Минтеля, Шюрп (ср. Шютр, 1227), Мудейко, Пестила (с. 205). Подобный разбор географических названий сделал Шульц в названном выше сочинении, но неверно и пристрастно. С известиями южнорусской летописи он был знаком только по примечаниям к «Истории» Карамзина; сверх того, задавшись идеей о единоплеменности ятвягов с мазовшей, он выбрал из этой летописи только те ятвяжские названия, которыми ему можно было – с некоторой натяжкой – поддержать свою теорию. При этом ясные свидетельства летописи, противоречащие его теории, оставлены без внимания, и принято в основание, что в летописи славянские имена испорчены так, что в них трудно узнать славянское происхождение. Между тем во всех искажениях собственных имен, какие там замечаются, совершенно противоположное явление. Летописи, скорее всего, искажают иноязычные названия, славянизируя их в видах осмысления. Славянские же имена – особенно географические – передаются почти везде с такой же замечательной точностью, с какой они сохраняются народом в течении столетий.

Голяди, люди голядь наших летописей (Лавр., 58; Ипат., с. 29). Сродство их с прусской Галиндией доказывается только созвучностью племенного названия; других оснований не представляется. Тем не менее оно принято историками Литвы и России (Narbutt, 235–256; Соловьев С. М. Указ. соч. Т. I. С. 77). Ходаковский сомневается, однако, в значении нашей летописной голяди как племенного названия, полагая, что здесь надо принимать особый класс народа, но ничем не поддерживает своей догадки. Прусская Галиндия находилась к северу от Мазовии у верховьев реки Аллии (где теперь Алленштейн). О границе ее см.: Нарбут. Dzieje Litewskie II. S. 514, – извлечение из книги «Privilegien des Stifts Samland, u. Voigt Geschichte Preussens» I. S. 495.

Область ятвягов указывается Длугошем в соседстве земель: русской, мазовской и литовской; их митрополия Дрогичин, Меховит, сообщая то же известие, не называет, однако, Дрогичина их городом. По Стрыйковскому, их область простиралась от Волыни до пруссов; и им принадлежали города Дрогичин и Новогрудок. На основании таких указаний составилось мнение о расселении ятвягов по Нижнему Бугу, Нареву и Неману, в Западном Подлесье, Подляхии, части Мазовии – между притоком Нарева Вальпущей и Бугом, в древней Прусской и Самогито-Литовской Судавии (Henning. De reb. Iazyg.; ср. Нарбут. Dzieje III. 171 и Jarosz. Obraz Litwy I) – область, к которой Шегрен (Die Wohns. d. Jatwag, 8) прибавляет еще Юго-Западную Литву. Эта область намечена, особенно для XIII века, слишком широко. Вообще все течение Западного Буга от истоков до слияния с Наревом никогда не было занято ятвягами; оно всегда принадлежало славяно-русскому племени. Город Дрогичин никогда не был ятвяжским городом. То же самое должно сказать о Верхнем Нареве до устьев Бобра, где уже в первой половине XII века известен славянский город Визна (1145 год; Ипат., с. 18). Первоначальные поселения ятвягов в IX–XI веках находились, как увидим ниже, в Верхнем Понеманье, отделяя русские владения от Литвы. В XII–XIII веках усиление славянства на юге Ятвяжской земли и наступательное движение собственно Литвы на северо-восток оттеснили их на северо-запад за Нарев и Бобр, в южную часть Прусской озерной области. Оттуда они в свою очередь отодвинули к северу пруссов, в X веке пограничных с Русью. Там застает их история в XIII веке, оставившем о них в южнорусской летописи довольно подробные известия. Оставшиеся в Понеманье ятвяги, потеряв независимость, должны были слиться со славянами на юге и с собственно литвой на севере. По свидетельству известной грамоты Миндовга 1259 года, литовская область Денова, или Дейнова (см. примеч. 57) называлась в его время некоторыми Яцвезин: Denowa tota, quam etiam quidem Jacwezin Vocant. Впрочем, следы их удержались там до начала XVI века. Этот переворот в расселении ятвягов, это передвижение их на северо-запад, конечно, не обошлось без борьбы, на которую мы имеем указания в наших летописях. Из XII века до нас дошло только два известия о походах русских князей на ятвягов: в 1112 году Ярополка Святополчича из Владимира на Волыни (Ипат., с. 3; Новг. I, с. 4) и в 1196 году Романа Мстиславича (Ипат., с. 150). Конечно, их могло быть больше. К первой половине XIII века относится известие, которое, хотя и принадлежит позднейшему летописному своду – Густынской летописи, тем не менее не может быть отвергнуто безусловно. В 1247 году, говорит эта летопись, «многая быша брани князем Литовским со Ятвяги». Литовские князья обратились за помощью к Даниилу Романовичу Галицкому, который после долгой борьбы победил ятвягов и наложил на них дань «и отселе Ятвягове начата давати дань русским» (Полн. собр. русск. лет. Т. II. С. 342). Здесь можно разуметь только понеманских явягов, ибо на забобринских ятвягов Даниил предпринимал походы несколько лет спустя, причем, как оказывается, русские были совсем незнакомы с тамошней местностью и нуждались в проводниках, чего, конечно, не могло бы быть в земле покоренной и даннической. Следя за летописными известиями, легко видеть, как постепенно русские отряды проникали далее и далее на север. Еще в 1229 году Берестье, теперь Брест-Литовск, мы видим ближайшим городом к земле ятвягов (Ипат., с. 168), таким же он является и в 1235 (Там же); но уже в 1248 году Василько разбил ятвягов, возвращавшихся с набега на Холмскую землю у Дрогичинских ворот (Дрогичин к северу от Бреста) и гнал их несколько поприщ (Ипат., с. 182); через два года, в 1250 году, Конрад Мазовецкий и Василько были принуждены вернуться за снегами и сереном с задуманного похода на ятвягов уже на Нуре, еще севернее Дрогичина, а с 1251 до 1281 года мы имеем ряд походов русско-польских дружин в глубину Ятвяжской земли, за Визну, Бобр и Райгородское озеро. Об этой забобринской местности наши летописи сообщают много географических данных. Здесь поселения ятвягов шли по реке Лыку (Ипат., с. 186) или Олегу, правому притоку Бобра (Окка, Eik, Jyk) до верхней Алны на северо-запад и почти до левого берега Прогеля на севере (по рекам Роминте, Голдапу и Ангерану), как то открывается из рассмотрения топографических данных в рассказе южнорусской летописи о походе Даниила Романовича в 1256 году. На южной границе этой области указывается озеро, на гористом берегу которого Даниил Романович, возвращаясь из ятвяжского похода в 1255 году, видел «град бывший преже именем Рай», следовательно, теперешнее Райгородское озеро в Гумбинненском округе. Ятвяги разделялись на племена, или поколения, находившиеся под властью князей довольно многочисленных. Так, в битве у Дорогичинских ворот 1247 года пало сорок ятвяжских князей (Ипат., с. 182); в походе Даниила 1251 года «мнози князи Ятвязции избиени быша» (Там же, с. 186); в 1273 году с князьями Галицким и Володимирским заключили мирный договор четыре ятвяжских князя (Там же, с. 205). Из таких племен летописи известны: злинцы (1251 год; Там же, с. 185, 193) в области Злине (Там же, с. 205), находившейся, как кажется, ближе других к русским границам, может быть, там, где теперь озеро Зельмент, с побережным селением Зеллиген в Гумбинненском округе; крисменцы и покенцы (1256 год; Там же, с. 193), как полагают, жители двух областей в Судавии – territorium Crasima s. Crasime и territorium Pokima s. Pokime, упоминаемые Дуйсбургом под общим названием Silian (ср. Sjogren. S. 29). Земля ятвягов была покрыта болотами и сама по себе представляла значительные препятствия неприятельским вторжениям. Походы в нее были возможны только зимой, и в случае нападения осеки в лесах служили превосходным средством защиты и обороны. Городов у них не было. Они жили весями и селами, расположенными на островах среди болот. Как везде в лесах, на болотистой земле, поселения были невелики. Из них в походы Даниила Романовича сделались известны: Жака (1251 год; Там же, с. 186), которую указывают в исчезнувшей теперь, но на картах XVIII века значащейся деревне Щак, на юго-восток от Олецка и к востоку от прихода Вилицкен, почти на литовской границе [Так думает Шегрен; но в летописном выражении «Даниил… пройде жаку пленяя (проидежаку, жаку плее), и прииде на чиста места, сташа станом» жака, противопоставляемая чистым местам, не имеет ли нарицательного значения? На западе России есть много пунктов с названием Жаки или Щаки, Жайке.]; Боддикище, или Олдикище (1256 год; Там же, с. 193), может быть, теперешний Walidikiten, приход на реке Писсе, на большой дороге из Гумбиннена в Кальварию, как полагает Шегрен (s. 29), или, что вероятнее, деревня Вальдаукодель к югу от Гумбиннена, на одном из правых притоков Роминты: она ближе к месту действий похода 1256 года; далее Тайсевичи и Привищи (Там же) – места неопределимые; Комата (Там же), может быть, там, где теперь Большой и Малый Куммечен (Gr. und Kl. Kummetschen) на озере к северо-западу от Голдапа или где Комойчен (Komojtschen) в Гумбинненском округе; Буряля (Там же) – теперь село Вореллен (Worellen) к северу от Куммечена; Раймоче (Там же) – теперь или Роминтен на реке Роминте, или Рамошкемен к северу от Вореллена; Дора (Там же), может быть, или теперешнее село Турнен, или Турен, оба лежащие в недальнем расстоянии к югу от Гумбиннена; наконец, Корковичи (вар. Корновичи), самый отдаленный пункт, куда заходили русские отряды, может быть, Карклинен на реке Луксинне к западу от Гумбиннена (Ср. Siogren Die Wohns. d. Jatwag. S. 21, 29). Шульц (О znsczeniu Prus dawnych) ищет ятвягов южнее в пределах Мазовии; но при теории его о лехитском происхождении этого племени ему иначе и нельзя было наметить их область. Мнению Шульца следует автор «Заметок о Гродненской губернии» в III томе Этнографического сборника, изд. Императорского русского географического общества.

Narb. Dzije Litwy II. 174. Ср. Jarosz. Obraz Litwy I. S. 17.

См. примеч. 55. Область Денова находилась между Неманом и Вилией, по притокам Немана, Меречанки, Дитве и Жижме, в теперешних уездах Лидском, Ошмянском и в южной части Виленского и, может быть, Вилейского. Здесь до сей поры находятся несколько населенных мест, сохранивших древнее областное название. Нам известны – по реке Меречанке и ее притокам: Дойнова и Дойновка к югу от Медников (верстах в пяти), Дайнова на юго-западе от них (верстах в 20), Дайнышки и Дайнова на реке Сольче, Дейново на юг от Сольци (все в Вилейском уезде); по Дитве – Дойново к западу от Лиды верстах в пяти; по Жижме: Дайнувка у верховьев ее на виленско-ошмянской границе, Дайновка ниже Германишек; два селения Дайнова, между Жижмой и Ольшанкой, к северо-востоку от Лиды. Сверх того подобноименные селения встречаются и в южной части Вилейского уезда, на Минской границе, в области неманского притока Березины: Дойнова Большая и Дойновка на речке Пурвиле. О Денове: Narbutt. Dzieje. Т. IV; дополнение, т. V; т. VII, дополн. IX; а также у Ярошевича (т. I, с. 27), который полагает, что это теперешняя Дейнова – село к западу от Лиды.

Автор упомянутых нами «Заметок о Гродненской губернии» (Этнографический сборник. Т. III. С. 70. Примеч. 72) сообщает, что близ Ятвезей, что недалеко от Суховоля (на карте Шуберта – Большой и Малой Ясвич, Jaroszewicz’n Jadzwii) в двух или трех местах находится нечто вроде кладбищ; местные жители называют их ятвяжскими кладбищами (mogilki Jadzwingowskie) и говорят, что на камнях, во множестве находящихся на них, они видели земледельческие орудия: серпы, косы, топоры и т. д. Автор видел только одно такое кладбище, занимающее среди испаханных полей пространство около 150 шагов длины и 75 ширины. На нем находится до 100 больших необтесанных камней, плитообразных, продолговатых, все в стоячем положении; но ни на одном из них не было замечено изображений. Камни эти внушают суеверный страх и остаются неприкосновенными. Было бы желательно подробное их исследование. Очень может быть, что они действительно стоят в связи если не с походом Даниила Романовича на ятвягов в 1251 году, как думает автор «Заметок», то вообще с борьбой этого племени с соседним славянским населением. По изданным в Вильне грамотам, этот Ятвязь известен с 1536 года (Ятвязь Великая. Археографический сборник. Т. I. С. 22).

Данные, приводимые нами, взяты из карты Шуберта и проверены по трехверстной карте Военно-топографического депо. Из местностей с названиями, напоминающими ятвягов, Нарбуту, Ярошевичу, Шульцу и Шегрену, были известны только Лидские и лежащие близ Волковыска и Суховоля. Остальные не были приняты ими во внимание. Нарбут рассказывает, что в местечке Скидели Гродненского уезда была открыта надпись церковнославянскими буквами, свидетельствующая о крещении ятвягов в этой церкви священником Варфоломеем в 1553 году (см.: Tygodnik Wilenski 1817. Т. IV. S. 59–61; 78–80. Ср. Dzieje. Т. II. S. 191). По его же свидетельству, литвины называли русь Гродненского княжества или запелясскую, жившую за рекой Пелясой, притоком Котры, Jatwei’u или Jatwei’aj (Dzieje. Т. II. S. 170), что значит, замечает почтенный историк, «черные раки» (podobno dla tego le ci’arnych kaftanyw ui’ywali), Скидель к западу от Лидских Ятвезей верстах в 25.

См. примеч. 52. Прежнее название Вилии – Нерись; на ней теперешнее село Понары, близ Вильны. В области этой реки находится подобноименное озеро Нарочь, соединяемое с Вилией рекой Нарочью, впадающей с правой стороны, ниже Вилейки; южнее, в области Немана: Нарвелишки к юго-западу от Ошмян; Нарейки и Неровы к югу от этого же города, на реке Березине, неманском притоке.

По крайней мере, финские племена, занимавшие северную покатость, Заволочье, обозначаются общим названием заволоцкой чуди. В Ростове инородческое население (меря) занимало часть города, называвшуюся Чудским Концом. Так, в житии Авраамия Ростовского читается: «…не оубо бе еще приа святое крещение, но и чюдьскы конць поклоняхоуся идолоу каменоу». До сей поры многие населенные местности и живые урочища в области, занятой финскими племенами, носят названия чудских; вблизи них часто встречаются названия, напоминающие частные, племенные названия финских народцев. О таких местностях см. примеч. 87. Остатки некоторых финских племен называются у соседних русских чудью. Водь около Копорья смежные русские зовут и теперь чудью, бранным образом чудью белоглавой и варягами. См.: Ходаковский. Донесение о первых успехах путешествия в России // Русский исторический сборник. Т. VII. С. 17. Об остатках еми см. далее.

Sjogren. Ueber die alter. Wohnsitze d. Jemen. S. 308.

Под 1143 годом в Новг. I, с. 9; далее: Ипат., с. 88; Лавр., с. 191; Новг. I, с. 42–43.

Siogren. Ueber d. finn. Bevolkerung Ingermannland’s. Memoir, de I’Academ. Imp. de Scienc. Sc. polit. etc. II. S. 146.

Селений с названием Охтель на карте Шуберта № 12 показано три.

Cм. Arndt Livl. Chron.; cp. Siogren Ueber die Wohnsitze der Jemen. Mem. de Г Acad. I. S. 311.

О сродстве веси и води см.: Castren’s Reiseberichte und Briefe aus den Jahren 1845–1849. S. Psb. 1856. S. 15 u. ff.

Упоминается в изгонных книгах XVI века. Ср. Ходаковский в Русском историческом сборнике. Т. VII. С. 87–89.

По замечанию г-на Европеуса, в одной Тверской губернии находится до девяти местных названий, образовавшихся от типа «весь». О народах Средней и Северной России до славян // Журнал Министерства народного просвящения. 1868. Июль.

Впрочем, С. М. Соловьев видит упоминание веси в известном летописном рассказе о призвании князей. Он предлагает чтение этого места летописи: «Имху дань Варязи из-за морья на Чуди и на Словенех, на Мери, и на Веси, Кривичах» вместо «и на всех Кривичах», как стоит во всех списках; ибо, говорит он, если меря платила дань и потом участвовала в призвании князей, то не могла не платить весь; что весь платила дань и потом участвовала в призвании князей, доказательством служит поселение у нее на Белоозере одного из братьев – Синеуса; потом, как видно, все племена, платившие дань варягам, вошли в состав Рюрикова владения; но не все кривичи вошли сюда, ибо Смоленск был взят только при Олеге (Соловьев С. М. Указ. соч. Изд. 1851. Т. I. С. XXIV. Примеч. 151). Такое предположение уважаемого историка ослабляется несколько другими данными, представляемыми летописью. Мурома не участвовала в призвании князей, но тем не менее входила в состав Рюрикова владения. Затем летопись не говорит о взятии, то есть завоевании, покорении Смоленска, а только о подчинении – скорее всего, добровольном: «Приде к Смоленьску с Кривичи и прия град, и посади муж свой» (Лавр., с. 10). Нельзя не обратить внимание на то, что, рассказывая о подчинении Смоленска, летопись именно указывает, что Олег подошел к нему с кривичами, как будто видя в этом причину или объясняющее обстоятельство приятия Смоленска. Объяснение этого места С. М. Соловьевым см. там же, с. XXX, примеч. 174.

Siogren. Ueber die alteren Wohnsitze der Jemen. S. 281.

См. превосходное исследование графа А. С. Уварова «Меряне и их быт по курганным раскопкам» в Трудах I Археологического съезда в Москве. М., 1871. Т. II.

Данные, приводимые нами, кроме указанных грамот, взяты из «Списков населенных мест», карты Шуберта и дополнены по «Географическому словарю» Д. Ходаковского, несколько томов которого хранятся в Императорской публичной библиотеке, и по исследованию графа А. С. Уварова (с. 641–642).

Близость этих народов между собой доказывается их племенными названиями. Черемисы называют себя «тага», что значит «человек» – откуда marja и merja (меря в русских летописях). Мурома и мордва – от murt, mort, то же, что и «тага». Слово «мордва» объясняется как «люди, живущие при воде, водных путях» (va – «вода»); «мурома» – люди на суше (та – «земля»). См.: Castrim. Reiseberichte u. Briefe aus den Jahren 1845–1849. S. 17.

Лавр., с. 5.

Вероятно, по Цне, левому притоку Оки, в Егорьевском уезде.

Кроме указанных местностей в древних актах мы находим местности с мордовскими названиями: Мордыш – село, пожалованное в 1440 году великим князем Гороховецкому монастырю Св. Василия на Клязьме (Акты истории…, № 38), Мордошное в области Нерли 1472 (год); Мордощское в Суздале 1472 (год) (Акты истории…, т. I, № 333).

См.: Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. V. С. 25 и примеч. 40, 41, с. 16.

Летопись не говорит ничего о мещере, хотя племя это оставило по себе многочисленные следы в Окской области, следы, известные с очень раннего времени. До сей поры четыре северных уезда Рязанской губернии называются мещерскими. В древних актах находим: деревню Пурпна и деревню Филиповскую на Мещерске в Нижегородском уезде (до 1418 года; Акты истории…, т. I, № 25); рубеж мещерский между Переяславлем и Рязанью (1496 год; Собрание государственных грамот и договоров. Т. I. С. 882). В Рязанском княжестве были мещерские бортники, мещерские волости (Там же). В Московской области Мещерка у Коломны (1356 год; Собрание государственных грамот и договоров». Т. I. С. 39); Мещерка Коломенской волости (1389 год; Там же, с. 58); Мещерка во Владимирском уделе, в Мелехотском уезде (1504 год; Акты экспедиции…, с. 111). В Окской области и теперь много местностей носят названия Мещерских.

Siogren. Ueber die alteren Wohnsitze der Jemen. S. 290.

Castrim. Ethnolog. Vorlesungen. S. 136.

В 1489 году «Князь великий был в Новегороде да послав рать свою в Гамскую землю… на Свейские и Каанские немцы… они же ходиша до Гамецкого города, землю Немецкую створиша пусту». В Новг. и Воскр. лет // Полн. собр. русск. лет. Т. IV. С. 135; Т. VIII. С. 231.

См.: Исследования в переводе Языкова, с. 37.

О порядке исчисления чудских племен у Нестора см. заметку Шегрена.

Известия Новгородской I летописи под 1143, 1191, 1228 годами и др. (с. 20, 42–43).

В не раз приведенном нами исследовании Ueber die alteren Wohnsitze der Jemen.

Общее число этого племени Шегрен полагал до 20 тысяч душ обоего пола, но, по его замечанию, это племя с каждым годом уменьшается, подвергаясь сильному влиянию соседнего русского населения.

Liudi – племя, kiele – язык. Слово «liudi» Кастрен считает русским переводом (люди) какого-то собственного племенного названия этого народца, теперь утратившегося.

Так, начиная от Ладожского озера, на северо-восток и восток: село Емава к северо-восток от Пудожа, близ реки Водлы; река и озеро Емене (из финского Hamehjoki, Hamehjogi) в Каргопольском уезде на границе с Вельским; Емба, река Вельского уезда, восточный приток Кубины; Емская гора на Ваге (1471 год; Акты истории…, т. I, № 75); Емца-река, левый приток Северной Двины (Устьемец, 1137 год; Русские достопримечательности. Т. I. С. 85); Емецкий погост, Емецкий городок (1471 год; Акты истории…, ub. s.). По ту сторону Двины волость Гам на Важке, приток Важки Гамшор, в Яренском уезде, где, как утверждает Шегрен, в народе доныне сохранилась память о гамах, составлявших там первоначальное население; деревня Гамовская в Сольвычегодском уезде и на Ижме, недалеко от реки Печоры, деревня Гамская. Затем на юго-запад, в область Волги: Емское село в Тотемском уезде, на границе с Кологривским, на реке Кеми, притоке Унжи; Еманово к юго-востоку от Солигалича; Заемье в южном углу Гороховецкого уезда и близ него Заемье в Пошехонском уезде; река Емена, впадающая в Нерехту к югу от города Нерехты и на ней село Поеменье в соседстве с областью мери. Далее, возвращаясь опять к Ладожскому озеру и следуя от него по направлению на юго-запад и юг, встречаем: Емское село на реке Паше, в Ладожском уезде (Ямина гора в Тихвинском); Емецкое озеро в Боровицком уезде, близ реки Песа, через Кобужу вливающейся в Молочу, и недалеко от него реку Ямницу, и деревни Ямница, Ямск, Ямно; Емиги у озера Селигер, Емша в Осташковском уезде и на крайнем юго-западе озеро Еменец и две реки Еменец в Невельском уезде. Кроме того, в этой области встречается много названий, напоминающих собой емь, – Ямно (1471 год), Ямы, Ямь и т. п. Областное название Кинешемского уезда – Ямохонь (См.: Шафарик П. И. Славянское народоописание / Пер. О. М. Бодянского. М.,1843. С. 12). К западу от Судского озера следы еми указывают в селение Яма, на левом берегу Эмбаха, в самом названии Эмбаха (Emma – jogi (эст.), река Еми; старорусское Омовыжа, Амовжа), в западном притоке Наровы, Яме и т. д. (См. Krug. Urgeschichte. S. 498–500).

Häm на эстонско-дерптском наречии значит «сырой», «влажный», «водянистый».

В известном рассказе о хождении летописца в Ладогу (1114 год; Ипат., с. 4–5), рассказе, принадлежащем, по всей вероятности, тому же перу, которое записало рассказ новгородца Гюряты Роговича о Югре: «Пришедшю ми в Ладогу, говорит летописец по поводу укрепления этого города, поведаша ми Ладожане, яко еде есть, егда будеть туча велика, и находять дети наши глазкы стекляныи, и малый, и великыи, провертаны, и другые подле Волхов беруть, еже выполоскываеть вода, от них же взял более ста; суть же розличны. Сему же ми ся дивлящю, рекоша ми: се не дивно, и еще мужи старии ходили за Югру и за Самоядь, яко видевше сами на полунощных странах, спаде туча, и в той тучи спаде веверица млада, акы топерво рожена, и взростши и расходятся по земли, и пакы бываеть другая туча, и спадають оленци мали в ней и възрастають и расходятся по земли. Сему же ми послух Павел Ладожскый и вси Ладожане». Предание о падающих с неба белках было повсеместно распространено на всем севере Европы; даже в XVI–XVII веках оно вызвало в Швеции несколько ученых исследований. Ему верили Олаф Магнус, упсальский епископ (1518 год), и Олаф Ворниус, написавший целую книгу о падающих с неба лемерах. По замечанию А. Брема («Жизнь животных» в русск. перев., с. 159), это не что иное, как пеструшка (myodes, норвежская пеструшка myodes lemmus); она переселяется обыкновенно огромными массами и на большие пространства. Ее внезапное появление в местах, где прежде ее не было и где вовсе ее не ожидали, дало повод преданию, записанному и в нашей летописи.

Рассказ о югре внесен в Лаврентьевскую летопись под 1096 годом, тотчас же вслед за «Поучением Мономаха» и его письмом к Олегу. Но происхождение его, кажется, более позднее; оно относится к первой четверти XII века. Нет сомнения, что оно составляет продолжение того этнографического объяснения, какое делает летописец относительно происхождения хвалис, болгар, половцев и др. по поводу половецкого набега на окрестности Киева и сожжения ими монастырей Печерского, Выдубицкого и др. (Лавр., с. 99, 100). И это объяснение и разговор с Гюрятой связуются вопросом о нечистых человеках, заклепанных в горе Александром Македонским, которые должны изытти перед кончиной мира. Поучение и письмо Мономаха – позднейшая вставка, сделанная или самим Лаврентием (в XIV веке) или в одном из списков летописи, которыми он пользовался. Одно ли и то же лицо написало и упомянутое этнографическое объяснение происхождения половцев, туркмен и др. и разговор с Гюрятой, конечно, решить категорически трудно. Скорее, однако, можно допустить, что разговор с Гюрятой вписан при составлении свода Сильвестром от его собственного лица по поводу объяснения, сделанного печерским иноком. На это указывают вступительные слова: «Сеже хощю сказати яже слышах преже сих 4 лет» (Лавр., с. 107). По складу своему он очень близок к рассказу о ладожских чудесах в Ипатьевской летописи; близок он и по времени происхождения. О падающих глазках, веверицах и оленцах летописец слышал, «бывши в Ладоге в 1114 году»; о югре – в Новгороде «преже сих 4 лет» – выражение, которое не иначе можно понять, как «за четыре года до сего», то есть до окончания древнего текста Начальной летописи в 1116–1117 годах, следовательно, также около 1113–1114 годов.

Железными Воротами называются проливы на Белом море между островами Соловецким и Муксом, у устья Двины между островом Мудьюжским и твердой землей и на Океане между Новой Землей и Вайгачем. На них указывает Лерберг в «Исследовании о географическом положении югорской земли». Он искал Югру XI века за Уральским хребтом до реки Надыма, Агана и Ваха на востоке, в области, известной несколько столетий спустя под именем Югорской земли, и полагал, что поход 1032 года был совершен морем, из устьев Двины, и что Железные Ворота следует полагать в одном из указанных проливов. Но даже позднее мы не видим морских предприятий из устьев Двины к устьям Оби, хотя известен поход новгородцев из Заволочья на Норвегию в 1411 году (Новг. I, с. 104).

Siogren. Wann und wie ward Zawolotschje russisch.

Под 1219 годом у Татищева записано, что в тот год болгаре воевали югров и взяли город их Унжу; по Воскресенской – нападение сделано было на Устюг.

Новг. I, с. 73, 74. Заметим, что Сухоной и Вычегдой, сколько известно, никогда не пролегал путь в Сибирь. Он шел Камой, а Кама была уже известна в первой четверти XIV века. В 1324 году Юрий Новгородский, заключивши мир с устюжскими князьями, «поиде в Орду из Заволочья по Каме реке».

Оно приведено у Карамзина (т. V, примеч. 8). В Ростовской летописи: «Той же зимы с Югры Новгородди приехаша. Дети боярские и люди молоды воеводы Александр Абакумович, воеваша по Оби реке и Двиняне сташа противу их полком и избиша Двинян на Кучреа». В Троицкой под 1365 годом: «Того же лета поидоша Новгородци из Югры, а Двиняне взяша Нукурью» (Там же).

Шведский подполковник P. Schonstrom был военнопленным в России в 1741 году и написал книгу: «Kort anledning till Svenske historicus forbattrande» («Краткое введение к исправлению шведской истории»), изданную в 1816 году. Отрывки из нее, относящиеся к историко-этнографическим вопросам Северной России, приведены у Миллера (D. ungrische Volksstamm, и у Шегрена Die alter. Wohnsitze d. Jemen и в статье: Wann und wie ward Zawolotichije russisch?). Он, между прочим, свидетельствует, что в его время около Каргополя по реке Ваге и по озеркам Онежскому и Ладожскому говорили испорченным финским языком (Siegr. Ueber die Jemen S. 340. Anm. 91). Он утверждает также, что собственно Биармия лежала на восточном берегу Двины. На восток от реки Камы и от Перми, говорит он далее, живет народ, который русские называют вогулами. Прежде они жили, как рассказывали мне некоторые из них, на реках Двине и Юге и назывались тогда югорски (jugorski), без сомнения, по реке Югу, впадающей в Двину, ибо в тех странах к названиям всех рек придается окончание – ора: Югора, Обдора, Печора… Вогуличи говорят языком, составляющим наречие финского. Шегрен отвергает заметку Шенштрема относительно окончания названий рек на – ора, но думает, что, если бы подтвердилось предание вогулов о прежних жилищах их по эту сторону Урала, до Верхней Двины и Юга, то тогда оправдалось бы мнение Татищева о жилищах древней югры по этим рекам, – мнение, которое, как мы видели, сильно поддерживается свидетельствами истории. Зыряне до сей поры называют соседей вогуличей, уральских остяков Jogra – jass (jass форма множ. числа); jogra – русская югра (см. Siogren. Wann und wie ward Sawolotschije russisch. S. 525. Nachtrag zur S. 511 ff). Это же предание вогуличей приводится и Миллером (D. Ugrische Volksstamm I. 153), который относит его к той части пермяков и зырян, которые, избегая миссионерского рвения Стефана Пермского, во второй половине XIV века перешли по ту сторону Урала. С этим соглашается вполне Кастрен (Vorlesung. liber d. altaische Volker. 99). Впрочем, мнение Кастрена в этом вопросе вытекает не столько из беспристрастного рассмотрения исторических и этнографических данных, сколько из предвзятой им теории о происхождении остяков и вогулов, которые вместе носят название угров, или югров (ugrier – jugrier), из Алтая. Признать их переселение с запада на восток – значило бы стать в явное противоречие с этой теорией. О ней см. статью его Ueber die Ursitze d. finnischen Volkes. St. Petersb. Zeit. 1850. N. 7–8.

Это доказано исследованиями, сделанными над вогульским языком известным мадьярским путешественником и исследователем приуральских языков Антоном Регули. См. статью г-на Европеуса «О народах Средней и Северной Европы» в Журнале Министерства народного просвещения. 1886. Июль. С. 55.

В космографическом отрывке Георгия Амартола: Илюрик, Словене. См. выше примеч. 8. В сказании о первоучителе Мефодии: «Ту бо есть Илюрик, его же доходил апостол Павел, ту бо бяше Словени первее» (Полн. собр. русск. лет. Т. I. С. 12).

«Сим бо первое преложены книги Мораве, яже прозвася грамота Словенская, яжа грамота есть в Руси и в Болгарех Дунайских» (Там же).

Переяславец, известный у греческих писателей под различными именами (Preslaw, Presthlawa, Persthlawa, Peristhlawa, Parasthlawa), по замечанию Шафарика, древний Марцианополис, теперь находящийся в развалинах. (Slov. Staroi’. 618). Марцианополис лежал к югу от Балканских гор, близ берегов Черного моря. Переяславец нашей летописи, полагавшей его на Дунае, конечно, не одно и то же с Марцианополисом. Положение его в точности неизвестно. «Если правда, – говорит А. Ф. Гильфердинг, – что Рущук, Рущик, иначе Roszik, Oroszik, получил свое название от Руси, то, быть может, он и есть древний Переяславец, или Преслав Малый» (История сербов и болгар. С. 145. Примеч. 3). На подробной карте Шуберта (№ 60) показана деревня Прислав на реке Георгиевском Дунае к юго-востоку от Тульчи.

Киевец, город на Дунае, известен не по одним только нашим летописям. По замечанию В. Гр. Васильевского (Византия и печенеги // Журнал Министерства народного просвещения. 1872. Декабрь. С. 304) еще в XII веке в подунайской области был город Кий-Кюе. В одном греческом географическом словаре (XI век) указан такой город в Малой Азии, а потом прибавлено, что и в Мизии (Болгарии) существует одноименный город. До сей поры в области Нижнего Дуная есть несколько местностей с подобнозвучащими наименованиями: Кинени на реке Бузео к западу от Браилова, Киора близ устья Яломицы, в болотистых низинах, почти напротив Гирсова, Киатра (Тамбурешти) на дунайском притоке Ботчи, ниже Силистрии.

«Святополк… прибеже в пустыню межы ляхы и чехы» (1019 год; Лавр., с. 63). О Чешском Лесе см. ранее, примеч. 30.

«…А Словяне свое (княжение) в Новгороде, а другое на Полоте иже Полочане. От них же Кривичи… таж Север от них» (Лавр., с. 5).

С. М. Соловьев (Указ. соч., т. I, с. 43) допускает, что появление известных голядей, родственных литве, в области Москвы-реки может стоять в связи с более поздним переселением на восток радимичей и вятичей.

Так, например, к числу племен, раньше других явившихся в Поднепровье, по первому известию, следовало бы отнести племя северо, или северян. Тогда как по второму северян надо считать разветвлением кривичей, которые в свою очередь произошли от полочан или новгородских славян, так что северяне должны появиться позднее не только полян и древлян, но и кривичей. Затем кривичей, живших по Верхней Волге, Двине и Днепру, на котором был город их Смоленск, Повесть называет разветвлением полочан. Между тем из дальнейших ее известий открывается, что, напротив, скорее, полочан следует признать разветвлением обширного племени кривичей, получившим свое местное, видовое название от реки Полоты или от города Полотска (как галичане от Галича, витебляне от Витебска): так, в рассказе о Рюрике первыми насельниками в Полотске показаны кривичи (Лавр., с. 9); в 882 году Олег подступает к Смоленску, между прочим, с кривичами, которые, очевидно, замещают здесь полочан; в XII же веке население Полоцкого княжения определительно называется кривичами и полоцкие князья – князьями кривскими (Лавр., с. 132; Ипат., с. 11, 91). Наконец, в третьем перечне опущены дреговичи и в первый раз упомянуты хорваты, из чего следовало бы заключить, что в эпоху, ближайшую к основанию Русского государства, первые уже исчезли, а вторые только что явились. Действительно, о дреговичах Начальная летопись не упоминает далее, в рассказе о событиях; но Константин Багрянородный упоминает их (другувиты) в числе племен, даннических Руси, а еще в XII веке их именем обозначалась область среднего и нижнего течений Припяти (Ипат., с. 7, 15) – явный знак, что они и тогда еще не утратили своей земельной особности или, по крайней мере, что на Руси и тогда сохранялось о ней свежее предание.

Что касается хорватов, то самое имя их и географическое положение заставляет видеть в них ветвь большого племени белых хорватов и считать их коренным древнейшим населением Прикарпатской области. Все эти обстоятельства сильно опровергают объяснение, предложенное С. М. Соловьевым.

Надеждин Н. И. Опыт Исторической географии русского мира // Библиотека для чтения. Т. 22. Ч. 2. С. 28.

Будины, нервы, борисфены Геродота; венеды, сербы, славяне, поляне, велеты, пеняне, хорваты, кривичи, северяне и т. п. – Плиния и Птоломея; споры (сербы) – древнее общее название двух главнейших ветвей этого племени антов и славян, известных Прокопию, и т. д. Ср.: Шафарик П. И. Славянские древности / Пер. О. В. Бодянского. М., 1847. § 23.

Происхождение предания о расселении славян в Дунае объяснялось различно. Как кажется, первый обратил на него внимание Голэнбиовский (О Dziejopisach Polskich. S. 58–59), который указывал его византийское происхождение. Его мнению последовал Розенкампф в «Обозрении Кормчей книги». Митрополит Евгений (Словарь духовного писателя. Т. II. С. 90–91) говорит, что источники летописных сказаний неизвестны. Могли быть, однако, какие-нибудь записки предков летописца; кроме того, он мог иметь еще довольно верные предания. Народность его происхождения признана только в последнее время в трудах И. И. Срезневского, М. И. Сухомлинова, К. Н. Бестужева-Рюмина. Наконец, Н. И. Костомаров в своих последних исследованиях о народных преданиях в летописи (Вестник Европы. 1873) высказал относительно сказания о пришествии славян с Дуная мнение, с которым мы не можем не согласиться.

В Начальной летописи не раз и с видимой настойчивостью утверждается факт единства великого славянского племени: «От сих 70 и 2 языку бысть язык Словенеск от племени Афетова, Норци (Шафарин читает “Илюриции”), еже суть Словене» (Лавр., с. 3). После рассказа о расселении их с Дуная: «Тако разидеся словеньский язык; тем же и грамота прозвася словеньская» (Там же). Перечисляя разноязычные племена, населявшие восточную равнину, летописец снова замечает: «…се бо токмо Словенеск язык на Руси… А се суть инии языцы иже дань дают Руси» (Там же, с. 5). Очень любопытно в устах летописца Киевлянина, не совсем свободного от племенной враждебности или предубеждения к соседям древлянам, следующее замечание: «Поляном же живущем особе… сущее от рода Словеньска, и нарекошося Поляне, а Древяня же от Словен, и нарекошася древляне…» (Лавр., с. 5). В сказании о нашествии угров: «Бе един язык Словенеск: Словени иже седяху по Дунаеви, их же прияша Угри, и Марава, Чеси и Ляхове, и Поляне, яже ныне зовомая Русь» (Там же, с. 11). В сказании о Кирилле и Мефодии морава называется общим именем словен и их князья князьями словенскими (Там же, с. 11). Далее: «А Словенеск язык и Рускый один, от варяг бо прозвашася Русью, а первее быша Словене; аще и Поляне звахуся, но Словеньская речь бе, Полями же прозвашася занеже в поле седяху, язык Словеньский бе им един» (Там же, 12).

Такой оплот составляли черные клобуки на восточной (чернигорской) и западной (киевской) сторонах Днепра, то есть турцеи, торки, берендеи, коуи, остатки печенегов и сами половцы. Именно в противоположность последним, замиренным летопись (Ипат.) не раз называет половцев «дикими». К числу их Зубрицкий не без основания относит болоховских князей в области Южного Буга, пощаженных татарами при разгроме Южной Руси в 1240–1241 годах (История Галицкой Руси. Т. III. 135 sqq.).

Этнографические границы инородцев на Восточно-Европейской равнине были указаны выше, при обзоре инородческих поселений, по известиям Начальной летописи, и по соображению данных, представляемых теперешней географической номенклатурой. На основании тех же данных могут быть восстановлены пределы первоначальной, коренной славянской местности на Северо-Восточной равнине. Географическая номенклатура имеет огромное значение не только для исторической географии, но и вообще для изучения исторической жизни народов. Это значение всегда сознавалось. Всегда чувствовалось, что «земля есть книга, где история человеческая записывается в географической номенклатуре». Но этот источник исторической географии только в последнее время начинает обращать на себя надлежащее внимание [«Учение географии, – говорит академик Я. К. Грот (в заметке о топографических названиях вообще. Журнал Министерства народного просвещения. 1867. Апрель. С. 617–628), – приобрело бы несравненно более смысла и интереса, если бы встречающиеся в ней названия мест и урочищ были более, нежели до сих пор делалось, освещены филологией, т. е. по мере возможности объясняемы и переводимы». Первый систематический опыт подобного труда представляет книги: Edwin Adam’s the geographical Word Expositor, or Names and Terms Occurring In the Science of Geography, Etymologically and Otherwise Explained «(второе изд. 1856 г.); последнее – 1860 года шестое издание. В то же время явился другой опыт разъяснения географических названий, именно книга Виктора Якоби (V. Jacobi. Die Bedentung der bohmischen Dorfnamen für Sprachund Weltgeschichte, topograhisch, napturwissenchaflich und ethymologisch nachgewiesen. Lpz., 1856). Впрочем, книга эта написана с довольно смелой целью восстановить на основании географических имен, которые имеют, по мнению автора, исключительно описательное значение для местностей (Ortsheschreibungen), тот единообразный язык, которым, долго спустя по расселении, говорили люди и который они приложили к географической номенклатуре (Ortsbeschreibungs od. Ortsnamensprache). «В большой близости к этому языку удержался славянский, вследствие более раннего и продолжительного обособления жизни этого племени» (s. 34). Из всех же славянских наречий ближе к этому Ortsnamensprache стоит чешский (s. 9). Очевидно, что подобные труды отводят второстепенное место тому материалу, который может быть извлечен из изучения географических названий известной местности собственно для разработки ее исторической географии. Значение их в отношении исторической географии славянского мира указаны в трудах Яна Колляра (Rozprawy о gmen6ch, ponatkach I storoiitnostech narodu Slawskiego, ageho Kmenu, w Buduin 1830), Шафарика («Славянские древности»), в превосходном, к сожалению, неоконченном «Опыте исторической географии Русского мира» Н. И. Надеждина; а также в небольшой заметке Эрбена о славянских топографических названиях (собственно о восстановлении славянских онемеченных названий), напечатанной в Журнале Министерства народного просвещения (1869. Октябрь) с заметкой В. И. Ламанского.]. Народ, создавая первые географические названия в заселяемой им стране, не только вносил в них свое миросозерцание, свое понимание окружающего видимого мира, но и связывал с ним свои религиозно-нравственные представления и древнейшие предания своего прошлого. Естественно, что первоначально географические названия были осмыслены; каждое из них имело свое определенное, всем понятное значение. Названия придавались местности или по ее физическим свойствам (реки: Каменка, Лозовая Грязка; города: Кременец, Каменец, Вышегород, Холм), или в честь божества или лица, так или иначе связанного с ней в народном понимании (Перуново, Волосово, Киев, Лыбедь, Большое Батыево и др.), или по событиям, которыми она ознаменовалась (Побоище, Погоня, Крови, Кровинки – левый проток Западной Двины), или же по имени всего народа или одной какой-либо его ветви (Болгар, Козары, Печенеги в Харьковской губернии, Словени, Кривичи, Литва, Русь). Последние чаще всего встречаются на этнографических порубежьях, где сходилось разноплеменное население, и мы будем иметь случай говорить о них ниже. (О происхождении географических имен см.: Jacobi Die Bedeutung d. bohm. Dorfsnam. Ss – 47 ff.; об их словообразовании в древнепольском языке – соч. Бодуэн де Куртене. О древнепольском языке до XIV века. Лейпциг, 1870. S. 87–90, 102–106. О племенных или народных названиях см. Колляр. О gmenach nar. Slov. S. 3, а также заметку, брошенную мимоходом Шафариком в работе «Славянские древности…» § 25 (Пер. Бодянского О. В. 1848. Т. II. Кн. I. С. 69–70). С течением времени при естественном развитии и изменении живого языка вследствие развития и изменения склада и духа народной жизни первоначальный смысл географических названий стушевывался и терялся, так что теперь в большой части случаев только глубокое филологическое изучение может восстановить его. Но тем не менее сами названия не исчезают, за исключением весьма редких и особенных случаев. Они отличаются замечательной живучестью. Они сохраняются не только в одном народе, переходя как бы по наследству от одного поколения к другому, но даже и при полной племенной смене они переходят от исчезающего или вытесняемого народа к тому, который является ему на смену. Новое, пришлое население дает свои названия только тем местам, которые не были до него заняты и возделаны и которые оно первое заняло и возделало. Старые же географические имена – особенно хорографические – оно сохраняет, конечно, несколько изменяя их в духе своего языка, иногда осмысливая их, иногда давая им другую, соответствующую строю его форму. Но и в этом измененном и испорченном виде географические названия остаются памятником языка того исчезнувшего населения, которое создало их, и в этом смысле их свидетельства о населении и этнографическом наслоении той или другой земли неопровержимы и несомненны. Из того, что географические названия известной области принадлежат одному только языку, одному народу, необходимо заключить, что этот народ составлял в ней первое, начавшее жить исторически население, тогда как названия, принадлежащие двум различным языкам, тем самым обличают двойственность населения в той местности, где они преобладают, смену или поглощение одного народа другим. При этом, как справедливо заметил Надеждин, древнейшему первобытному принадлежит обыкновенно хорографическая номенклатура (названия живых урочищ), тогда как рукозданные местности получают имена от пришлого. Понятно, что изучение таких данных исторической географии тесно соприкасается с языкознанием и что только после основательной филологической разработки их историческая география может воспользоваться ими, не рискуя слишком точностью своих выводов и вероятностью своих предположений. Такого разъяснения ждут еще географические имена Восточно-Европейской равнины, и поэтому область коренных славянских поселений определяется теперь только приблизительно и гадательно. Надеждин, первый поставивший вопрос о пределах этой области на Восточной равнине и первый воспользовавшийся для разрешения его данными географической номенклатуры, заметил, что Карпаты (Горбы) были основным гнездом племени, к которому мы принадлежим; полость Днестровская представляет также несомненные признаки славянства (с. 52). Полость Днепра представляет уже смесь названий славянских и неславянских, смесь, которая усиливается по мере приближения к водоразделам Западно-Двинскому, с одной стороны, Волжско-Окскому и Донскому – с другой. На северо-запад от Днепра, а также и к востоку от него, по всем левым его притокам, первоначальное население не было славянское. Левая сторона Днепровского бассейна не принадлежит к первобытному славянскому миру (с. 54). Здесь первоначальное население было чудское, которое в стародавние времена простиралось от своего уральского гнезда непрерывно на запад, по верховьям Днепровского и Донского бассейнов по крайней мере до Западного Буга и Немана. В самых вятичах Начальной летописи Надеждин, согласно со Шлёцером, признает чудское племя (с. 63). Все эти выводы, сделанные очень остроумно и блестяще, требуют, конечно, проверки путем филологического изучения местных названий. Уже в глубокой древности славянство вышло из своих первоначальных этнографических пределов, занявши верхнее течение Западной Двины, южные окраины Озерной области и юго-западную часть Волжско-Окского бассейна до полости самого Дона. Славян на этом пространстве Начальная летопись знает уже сплошным и установившим населением. С другой стороны, признаки стародавности этого расселения остались и в географической номенклатуре означенных областей. Здесь обращает на себя внимание та особенность, что неславянские названия принадлежат важнейшим водам – рекам и озерам – и самым древним поселениям, которых, впрочем, весьма немного, тогда как второстепенные реки, притоки, ручьи и озера, а также большинство рукозданных местностей – чисто славянских наименований: явный знак, что первоначальное инородческое население занимало и возделывало только побережья значительнейших вод, наиболее удобные и для поселений, и для сообщений, что оно было слабо по численности и что пришлое славянское население, превосходя его и числом и духом предприимчивости, не только вытеснило его из стародавних жилищ, но перешло на второстепенные реки и озера и дало им свои славянские названия. Таким исстари пришлым на чуждую почву населением являются по указаниям географической номенклатуры полочане, новгородские славяне, частью кривичи, северяне, радимичи, вятичи, которых, за исключением двоих последних, летопись считает столь же древними на своих местах, как поднепровское и прикарпатское население. Между тем географическая номенклатура указывает, что здесь славяне составляют наслоение, хотя и весьма древнее, на инородческой основе. Так, например, в области Днепра неславянские названия замечаются только в притоках самого Верхнего Днепра, выше Смоленска: Вязьма, Осьма, Вопец, Вопь, Надва, далее же Ужа, Устрома, Лежа, Морейка, Березань, Тройца, Трощанка, Дрьють и др., за которыми можно уже признать славянское происхождение. То же мы находим в области Десны, верхние притоки которой – Деклог, Витьма (Брянского уезда), Болва с Пуичкой (Жиздринского уезда) – звучат не по-славянски. Тогда как нижние – чисто славянского наименования, за немногими исключениями (как, например, Вага, которая вливается в Сновь вместе с Трубежом, Вербачовкой, Городной и др.). Далее, за Днепровско-Окским водоразделом, в области Верхней Оки до впадения в нее Угры, мы видим большие реки – инородческих имен, малые – славянских. В Оку вливаются Зуша с Раковней, Пшевкой, Жердевкой, Алешней, Чернью, Снежатью; Жиздра с Которянкой, Ресетой, которая принимает Ловать и Велью, и Вытебетью, в которую впадает Лютна; Упа с Шиворонью, Плавом, Милынью, Железнищем; малые притоки Оки: Крома, Недна, Цона, Орел, Сотумока, Неполодь, Березуя – представляют смесь славянских и иноязычных звуков. Системы Угры и рек, впадающих в Оку ниже ее (Москва, Клязьма), характеризуются уже преобладанием неславянских наименований побочных вод, хотя на водоразделе между Угрой и Клязьмой, речные пути которого мы рассмотрели выше, славянские имена очень многих речек и ручьев (Песочня, Колодня, Страда, Сосенка, Сходня) свидетельствуют о раннем водворении в этой инородческой области славянских населений. Далее к северу по Волге – хорографические названия славянские встречаются реже и реже по мере приближения к Волоку, а за Волоком славянские звуки слышатся только в названиях рукозданных местностей, между тем как все хорографические названия – или инородческие, или же несомненно переведены с финского (Черная, Святая и т. п.). То же самое замечается и в Донском бассейне, где в верховьях Дона есть только очень немного притоков и речек со славянскими именами, например, Сосна с ручьем Кривец; Воронеж, в который (ниже Задонска) впадает речка Кривка; и рядом с ней Мещерка. Притоки Северского Донца – славянские, но, очевидно, позднейшего происхождения, как, например, Трость, Дубовой, Ольшанка, Березовка, Чесноковка, Солона, Суходольна, Подгорная. Притоки Хопра и Медведицы преимущественно инородческих наименований, например, у Хопра: Арчада, Камишлой, Сердоба с Касмалой, Елшанкой, Бакурой, Кистендей; Аркадан, Карай, Ворона с Пандой, Алебугом, Чигароном и т. д. Саваза, Караган. (Ср. Гидрографическую карту Европейской России, составленную Департаментом проектов и сметы Главного управления путей сообщения и публичных зданий, 1846 год, а также карты Шуберта и трехверстную Генерального штаба.)

П. И. Шафарик (Славянские древности, с. 82) полагает, что до конца X века этнографическая граница русских славян шла на северо-востоке «почти от Ладожского озера на восток, поречьем Тверцы к Волге, потом западной стороной Москвы реки к Оке» и т. д.

Уже в это время славянское население стояло твердой ногой на Белоозере и, следовательно, по Шексне и в отмеченной нами моложской полости, как то видно, между прочим, из памятника первой половины XI века «Устава Ярославова о мостех».

Лавр., с. 191.